Кто чему научился в берестов. Детские стихи о книге и чтении. Принеси ему Гайдара

Алисе

Однажды, яблоко вкусив,
Адам почувствовал влеченье,
И, Бога-папу не спросив,
Он Еве сделал предложенье.

А Ева, опустив глаза

(Хоть и ждала мгновенья эти),
Была строптива, как коза:

Зачем в Раю нам, милый, дети?

Адам весь выбился из сил:
Любви и страсти он просил.

Всевышний же понять не мог -

Кто он теперь - Бог иль не Бог.

В Любви Адам был молодцом.

Он не ударил в грязь лицом.

Бублик

О бублик, созданный руками хлебопека!

Ты сделан для еды, но назначение твое высоко!

Ты с виду прост, но тайное твое строение

Сложней часов, великолепнее растения.

Тебя пошляк дрожащею рукой разламывает. Он спешит.

Ему не терпится. Его кольцо твое страшит,

И дырка знаменитая

Его томит, как тайна нераскрытая.

А мы глядим на бублик и его простейшую фигуру,

Его старинную тысячелетнюю архитектуру

Мы силимся понять. Мы вспоминаем: что же, что же,

На что это, в конце концов, похоже,

Что значат эти искривления, окружность эта, эти пятна?

Вотще! Значенье бублика нам непонятно.

(Стихотворение, бичующее разврат)

Пришел я в гости, водку пил,

Хозяйкин сдерживая пыл.

Но водка выпита была.

Меня хозяйка увлекла.

Она меня прельщала так:

«Раскинем с вами бивуак,

Поверьте, насмешу я вас:

Я хороша, как тарантас».

От страсти тяжело дыша,

Я раздеваюся, шурша.

Вступив в опасную игру,

Подумал я: «А вдруг помру?»

Действительно, минуты не прошло,

Как что-то из меня ушло.

Душою было это что-то.

Я умер. Прекратилась органов работа.

И вот, отбросив жизни груз,

Лежу прохладный, как арбуз.

Арбуз разрезан. Он катился,

Он жил — и вдруг остановился.

В нем тихо дремлет косточка-блоха,

И капает с него уха.

А ведь не капала когда-то!

Вот каковы они, последствия разврата.

Деве

Ты, Дева, друг любви и счастья,

Не презирай, не презирай меня,

Ни в радости, тем более ни в страсти

Дурного обо мне не мня.

Пускай уж я не тот! Но я еще красивый!

Доколь в подлунной будет хоть один пиит1,

Еще не раз взыграет в нас гормон игривый.

Пусть жертвенник разбит2! Пусть жертвенник разбит!

Затруднение ученого

Наливши квасу в нашатырь толченый,

С полученной молекулой не может справиться ученый.

Молекула с пятью подобными соединяется,

Стреляет вверх, обратно падает и моментально уплотняется.

Из жизни насекомых

В чертогах смородины красной

Живут сто семнадцать жуков,

Зеленый кузнечик прекрасный,

Четыре блохи и пятнадцать сверчков.

Каким они воздухом дышат!

Как сытно и чисто едят!

Как пышно над ними колышет

Смородина свой виноград!

о природе

Карась

С. Болдыревой

Маленькая рыбка,

Маленький карась,

Где ж ваша улыбка,

Что была вчерась?

Жареная рыба,

Дорогой карась,

Вы ведь жить могли бы,

Если бы не страсть.

Что же вас сгубило,

Бросило сюда,

Где не так уж мило,

Где - сковорода?

Помню вас ребенком:

Хохотали вы,

Хохотали звонко

Под волной Невы.

Карасихи-дамочки

Обожали вас -

Чешую, да ямочки,

Да ваш рыбий глаз.

Бюстики у рыбок -

Просто красота!

Трудно без улыбок

В те смотреть места.

Но однажды утром

Встретилася вам

В блеске перламутра

Дивная мадам.

Дама та сманила

Вас к себе в домок,

Но у той у дамы

Слабый был умок.

С кем имеет дело,

Ах, не поняла!

Соблазнивши, смело

С дому прогнала.

И решил несчастный

Тотчас умереть.

Ринулся он, страстный.

Ринулся он в сеть.

Злые люди взяли

Рыбку из сетей,

На плиту послали

Просто, без затей.

Ножиком вспороли,

Вырвали кишки,

Посолили солью,

Всыпали муки...

А ведь жизнь прекрасной

Рисовалась вам.

Вы считались страстными

По промежду дам...

Белая смородина,

Черная беда!

Не гулять карасику

С милой никогда.

Не ходить карасику

Теплою водой,

Не смотреть на часики,

Торопясь к другой.

Плавниками-перышками

Он не шевельнет.

Свою любу «корюшкою»

Он не назовет.

Так шуми же, мутная

Невская вода!

Не поплыть карасику

Больше никуда.

Красавице, не желающей отказаться...

Красавица, прошу тебя, говядины не ешь.

Она в желудке пробивает брешь.

Она в кишках кладет свои печати.

Ее поевши, будешь ты пищати.

Другое дело кролики. По калорийности они

Напоминают солнечные дни.

Лиде (Надпись на книге)

Прими сей труд.

Он красотой напоминает чай.

Читай его.

Но пожалей несчастного меня,

Смиренного редактора Макара1,

За то, что вместо пышного пучка огня2

Я приношу тебе лишь уголь тлеющий из самовара.

Сей самовар — мое к вам отношение,

А уголь — данное стихотворение.

Лиде (Семейству Жуковых)

Среди белых полотенец

На роскошном тюфяке

Дремлет дамочка-младенец

С погремушкою в руке.

Ровно месяц эта дама

Существует среди нас.

В ней четыре килограмма,

Это — девочка-алмаз.

А теперь, друзья, взгляните

На родителей Наташи1:

У нее папаша — Митя2,

Лидой звать ее мамашу.

Поглядите, поглядите

И бокалы поднимите.

Лидии

Потерял я сон,

Прекратил питание, -

Очень я влюблен

В нежное создание.

То создание сидит

На окне горячем1.

Для него мой страстный вид

Ничего не значит.

Этого создания

Нет милей и краше,

Нету многограннее

Милой Лиды2 нашей.

Первый раз, когда я Вас

Только лишь увидел,

Всех красавиц в тот же час

Я возненавидел...

Кроме Вас.

Мною было жжение

У себя в груди замечено,

И с тех пор у гения

Сердце искалечено.

Что-то в сердце лопнуло,

Что-то оборвалось,

Пробкой винной хлопнуло,

В ухе отозвалось.

И с тех пор я мучаюсь,

Вспоминая Вас,

Красоту могучую,

Силу Ваших глаз.

Ваши брови черные,

Хмурые, как тучки,

Родинки - смородинки,

Ручки - поцелуйчики.

В диком вожделении

Провожу я ночь -

Проводить в терпении

Больше мне невмочь.

Пожалейте, Лидия,

Нового Овидия3.

На мое предсердие

Капни милосердия!

Чтоб твое сознание

Вдруг бы прояснилося,

Чтоб мое питание

Вновь восстановилося.

Любовь

Да! ровно через год мы свиделись с тобою,

Но, друг и брат, тогда под твой приветный кров

Вступил я полн надежд, и весел и здоров -

Теперь, измученный и телом и душою,

Беспомощным, больным, трепещущим слепцом

Поник я под своим страдальческим венцом

И смерти говорил: приди же, избавитель!

Вот я вошел в твою смиренную обитель.

И ожил вдруг душой; и вера и любовь

Вновь встретили меня: уж не бунтует кровь,

И сердце улеглось, и тешусь я мечтою,

И с богом я мирюсь, и с миром, и с собою!

Любовь

Пищит диванчик.

Я с вами тут.

У нас романчик -

И вам капут.

Вы так боялись

Любить меня,

Сопротивлялись

В теченье дня.

Я ваши губки

Поцеловал,

Я ваши юбки

Пересчитал.

Их оказалось -

Всего одна.

Тут завязалась

Меж нами страсть!

Но стало скучно

Мне через час:

Собственноручно

Прикрыл я вас.

Мне надоело

Вас обнимать, -

Я начал смело

Отодвигать.

Вы отвернулись,

Я замолчал,

Вы встрепенулись,

Я засыпал.

Потом под утро

Смотрел на вас:

Пропала пудра,

Закрылся глаз.

Вздохнул я страстно

И вас обнял,

И вновь ужасно

Диван дрожал.

Но это было

Уж не любовь!

Во мне бродила

Лишь просто кровь.

Ушел походкой

В сияньи дня,

Смотрели кротко

Вы на меня.

Вчера так крепко

Я вас любил,

Порвалась цепка, -

Я вас забыл.

Любовь такая

Не для меня.

Она святая

Должна быть, да!

Муха

Я муху безумно любил!

Давно это было, друзья,

Когда еще молод я был,

Когда еще молод был я.

Бывало, возьмешь микроскоп,

На муху направишь его —

На щечки, на глазки, на лоб,

Потом на себя самого.

И видишь, что я и она,

Что мы дополняем друг друга,

Что тоже в меня влюблена

Моя дорогая подруга.

Кружилась она надо мной,

Стучала и билась в стекло,

Я с ней целовался порой,

И время для нас незаметно текло.

Но годы прошли, и ко мне

Болезни сошлися толпой —

В коленках, ушах и спине

Стреляют одна за другой.

И я уже больше не тот,

И нет моей мухи давно.

Она не жужжит, не поет,

Она не стучится в окно.

Забытые чувства теснятся в груди,

И сердце мне гложет змея,

И нет ничего впереди...

О муха! О птичка моя!

На день рождения Т.Г.Г[аббе] (Вот птичка жирная...)

Вот птичка жирная на дереве сидит.

То дернет хвостиком, то хохолком пошевелит.

Мой грубый глаз яйцеподобный

В ней видел лишь предмет съедобный.

И вдруг однажды вместо мяса, перьев и костей

Я в ней увидел выражение божественных идей.

Перемените же и Вы по случаю рождения

Ко мне пренебрежительное отношение.

Надклассовое послание (Влюбленному в Шурочку)

Генриху Левину по поводу влюбления

его в Шурочку Любарскую

Неприятно в океане

Почему-либо тонуть.

Рыбки плавают в кармане,

Впереди - неясен путь.

Так зачем же ты, несчастный,

В океан страстей попал,

Из-за Шурочки прекрасной

Быть собою перестал?!

Все равно надежды нету

На ответную струю,

Лучше сразу к пистолету

Устремить мечту свою.

Есть печальные примеры -

Ты про них не забывай! -

Как любовные химеры

Привели в загробный край.

Если ты посмотришь в сад,

Там почти на каждой ветке

Невеселые сидят,

Будто запертые в клетки,

Наши старые знакомые

Небольшие насекомые:

То есть пчелы, то есть мухи,

То есть те, кто в нашем ухе

Букву Ж изготовляли,

Кто летали и кусали

И тебя, и твою Шуру

За роскошную фигуру.

И бледна и нездорова,

Там одна блоха сидит,

По фамилии Петрова,

Некрасивая на вид.

Она бешенно влюбилась

В кавалера одного!

Помню, как она резвилась

В предвкушении его.

И глаза ее блестели,

И рука ее звала,

И близка к заветной цели

Эта дамочка была.

Она юбки надевала

Из тончайшего пике,

И стихи она писала

На блошином языке:

И про ножки, и про ручки,

И про всякие там штучки

Насчет похоти и брака...

Оказалося, однако,

Что прославленный милашка

Не котеночек, а хам!

В его органах кондрашка,

А в головке тарарам.

Он ее сменил на деву -

Обольстительную мразь -

И в ответ на все напевы

Затоптал ногами в грязь.

И теперь ей все постыло -

И наряды, и белье,

И под лозунгом «могила»

Догорает жизнь ее.

Страшно жить на этом свете,

В нем отсутствует уют, -

Ветер воет на рассвете,

Волки зайчика грызут,

Улетает птица с дуба,

Ищет мяса для детей,

Провидение же грубо

Преподносит ей червей.

Плачет маленький теленок

Под кинжалом мясника,

Рыба бедная спросонок

Лезет в сети рыбака.

Лев рычит во мраке ночи,

Кошка стонет на трубе,

Жук-буржуй и жук-рабочий

Гибнут в классовой борьбе.

Все погибнет, все исчезнет

От бациллы до слона -

И любовь твоя, и песни,

И планеты, и луна.

И блоха, мадам Петрова,

Что сидит к тебе анфас, -

Умереть она готова,

И умрет она сейчас.

Дико прыгает букашка

С бесконечной высоты,

Разбивает лоб бедняжка...

Разобьешь его и ты!

Наука и техника

Я ем сырые корешки,

Питаюсь черствою корою

И запиваю порошки

Водопроводного водою.

Нетрудно порошок принять,

Но надобно его понять.

Вот так и вас хочу понять я —

И вас, и наши обоюдные объятья.

Неуловимы, глухи, неприметны

Слова, плывущие во мне, -

Проходят стороной - печальны, бледные, -

Не наяву, а будто бы во сне.

Простой предмет - перо, чернильница, -

Сверкая, свет прольют иной.

И день шипит, как мыло в мыльнице,

пленяя тусклой суетой.

Чужой рукой моя рука водила:

Я слышал то, о чем писать хотел,

Что издавало звук шипенья мыла, -

Цветок засохший чистотел.

О нулях

Приятен вид тетради клетчатой:

В ней нуль могучий помещен,

А рядом нолик искалеченный

Стоит, как маленький лимон.

О вы, нули мои и нолики,

Я вас любил, я вас люблю!

Скорей лечитесь, меланхолики,

Прикосновением к нулю!

Нули - целебные кружочки,

Они врачи и фельдшера,

Без них больной кричит от почки,

А с ними он кричит «ура».

Когда умру, то не кладите,

Не покупайте мне венок,

А лучше нолик положите

На мой печальный бугорок.

(Баллада)

Однажды, однажды

Я вас увидал.

Увидевши дважды,

Я вас обнимал.

А в сотую встречу

Утратил я пыл.

Тогда откровенно

Я вам заявил:

Без хлеба и масла

Любить я не мог.

Чтоб страсть не погасла,

Пеките пирог!

Смотрите, как вяну

Я день ото дня.

Татьяна, Татьяна,

Кормите меня.

Поите, кормите

Отборной едой,

Пельмени варите,

Горох с ветчиной.

От мяса и кваса

Исполнен огня,

Любить буду нежно,

Красиво, прилежно...

Кормите меня!

Татьяна выходит,

На кухню идет,

Котлету находит

И мне подает.

Исполнилось тело

Желаний и сил,

И черное дело

Я вновь совершил.

И снова котлета.

Я снова любил.

И так до рассвета

Себя я губил.

Заря занималась,

Когда я уснул.

Под окнами пьяный

Кричал: караул!

Лежал я в постели

Три ночи, три дня,

И кости хрустели

Во сне у меня.

Но вот я проснулся,

Слегка застонал.

И вдруг ужаснулся,

И вдруг задрожал.

Я ногу хватаю -

Нога не бежит,

Я сердце сжимаю -

Оно не стучит.

Тут я помираю.

Зарытый, забытый

В земле я лежу,

Попоной покрытый,

От страха дрожу.

Дрожу от того я,

Что начал я гнить,

Но хочется вдвое

Мне кушать и пить.

Я пищи желаю,

Желаю котлет.

Красивого чаю,

Красивых котлет.

Любви мне не надо,

Не надо страстей,

Хочу лимонаду,

Хочу овощей!

Но нет мне ответа -

Скрипит лишь доска,

И в сердце поэта

Вползает тоска.

Но сердце застынет,

Увы, навсегда,

И желтая хлынет

Оттуда вода,

И мир повернется

Другой стороной,

И в тело вопьется

Червяк гробовой.

Озарение

Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат.

И неспроста одни ползут, другие скачут.

Я различаю в очертаниях неслышный разговор:

О чем-то сообщает хвост,

на что-то намекает бритвенный прибор.

Тебе селедку подали. Ты рад. Но не спеши

ее отправить в рот

Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.

Перемена фамилии

Пойду я в контору «Известий»,

Внесу восемнадцать рублей

И там навсегда распрощаюсь

С фамилией прежней моей.

Козловым я был Александром,

А больше им быть не хочу.

Зовите Орловым Никандром,

За это я деньги плачу.

Быть может, с фамилией новой

Судьба моя станет иной,

И жизнь потечет по-иному,

Когда я вернуся домой.

Собака при виде меня не залает,

А только замашет хвостом,

И в жакте меня обласкает

Сердитый подлец управдом...

Свершилось! Уже не Козлов я!

Меня называть Александром нельзя.

Меня поздравляют, желают здоровья

Родные мои и друзья.

Но что это значит? Откуда

На мне этот синий пиджак?

Зачем на подносе чужая посуда?

В бутылке зачем вместо водки коньяк?

Я в зеркало глянул стенное,

И в нем отразилось чужое лицо.

Я видел лицо негодяя,

Волос напомаженный ряд,

Печальные тусклые очи,

Холодный уверенный взгляд.

Тогда я ощупал себя, свои руки,

Я зубы свои сосчитал,

Потрогал суконные брюки -

И сам я себя не узнал.

Я крикнуть хотел - и не крикнул.

Заплакать хотел - и не смог.

«Привыкну, - сказал я, - привыкну!» -

Однако привыкнуть не мог.

Меня окружали привычные вещи,

И все их значения были зловещи.

Тоска мое сердце сжимала,

И мне же моя же нога угрожала.

Я шутки шутил! Оказалось,

Нельзя было этим шутить.

Сознанье мое разрывалось,

И мне не хотелося жить.

Я черного яду купил в магазине,

В карман положил пузырек.

Я вышел оттуда шатаясь.

Ко лбу прижимая платок.

С последним коротким сигналом1

Пробьет мой двенадцатый час.

Орлова не стало. Козлова не стало.

Друзья, помолитесь за нас!

Послание (Блестит вода холодная...)

Ольге Михайловне

Блестит вода холодная в бутылке,

Во мне поползновения блестят.

И если я - судак, то ты подобна вилке,

При помощи которой судака едят.

Я страстию опутан, как катушка,

Я быстро вяну, сам не свой,

При появлении твоем дрожу, как стружка...

Но ты отрицательно качаешь головой.

Смешна тебе любви и страсти позолота -

Тебя влечет научная работа.

Я вижу, как глаза твои над книгами нависли.

Я слышу шум. То знания твои шумят!

В хорошенькой головке шевелятся мысли,

Под волосами пышными они кишмя кишат.

Так в роще куст стоит, наполненный движеньем.

В нем чижик водку пьет, забывши стыд.

В нем бабочка, закрыв глаза, поет в самозабвеньи,

И все стремится и летит.

И я хотел бы стать таким навек,

Но я не куст, а человек.

На голове моей орлы гнезда не вили,

Кукушка не предсказывала лет...

Люби меня, как все любили,

За то, что гений я, а не клеврет!

Я верю: к шалостям твой организм вернется.

Бери меня, красавица, я - твой!

В груди твоей пусть сердце повернется

Ко мне своею лучшей стороной.

Послание артистке одного из театров

Без одежды и в одежде

Я вчера Вас увидал,

Ощущая то, что прежде

Никогда не ощущал.

Над системой кровеносной,

Разветвленной, словно куст,

Воробьев молниеносней

Пронеслася стая чувств.

Нет сомнения — не злоба,

Отравляющая кровь,

А несчастная, до гроба

Нерушимая любовь.

И еще другие чувства,

Этим чувствам имя — страсть!

— Лиза! Деятель искусства!

Разрешите к Вам припасть!

Послание, бичующее ношение одежды

Меня изумляет, меня восхищает

Природы красивый наряд:

И ветер, как муха, летает,

И звезды, как рыбки, блестят.

Но мух интересней,

Но рыбок прелестней

Прелестная Лиза моя —

Она хороша, как змея!

Возьми поскорей мою руку,

Склонись головою ко мне,

Доверься, змея, политруку —

Я твой изнутри и извне!

Мешают нам наши покровы,

Сорвем их на страх подлецам!

Чего нам бояться? Мы внешне здоровы,

А стройностью торсов мы близки к орлам.

Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,

Намеки природы понятны без слов:

Проходит в штанах обыватель,

Летит соловей — без штанов.

Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,

Хочу над тобою летать,

Отбросивши брюки, штаны и рубашку —

Всё то, что мешает пылать.

Коровы костюмов не носят.

Верблюды без юбок живут.

Ужель мы глупее в любовном вопросе,

Чем тот же несчастный верблюд?

Поверь, облаченье не скроет

Того, что скрывается в нас,

Особенно если под модным покроем

Горит вожделенья алмаз.

Ты слышишь, как кровь закипает?

Моя полноценная кровь!

Из наших объятий цветок вырастает

По имени Наша Любовь.

Послание, одобряющее стрижку волос

Если птичке хвост отрезать —

Она только запоет.

Если сердце перерезать —

Обязательно умрет!

Ты не птичка, но твой локон —

Это тот же птичий хвост:

Он составлен из волокон,

Из пружинок и волос.

Наподобие петрушки

Разукрашен твой овал,

Покрывает всю макушку

Волокнистый матерьял.

А на самом на затылке

Светлый высыпал пушок.

Он хорошенькие жилки

Покрывает на вершок.

О, зови, зови скорее

Парикмахера Матвея!

Пусть означенный Матвей

На тебя прольет елей1.

Пусть ножи его стальные

И машинки застучат

И с твоей роскошной выи

Пух нежнейший удалят.

Где же птичка, где же локон,

Где чудесный птичий хвост,

Где волос мохнатый кокон,

Где пшеница, где овес?

Где растительные злаки,

Обрамлявшие твой лоб,

Где волокна-забияки,

Где петрушка, где укроп?

Эти пышные придатки,

Что сверкали час назад,

В живописном беспорядке

На полу теперь лежат.

И дрожит Матвей прекрасный,

Укротитель шевелюры,

Обнажив твой лоб атласный

И ушей архитектуру.

Прощание

Два сердитые субъекта

расставались на Расстанной,

Потому что уходила

их любови полоса.

Был один субъект — девица,

а другой был непрестанно

Всем своим лицом приятным

от серженья полосат.

Почему же он сердился,

коль в душе его потухли

Искры страсти незабвенной

или как их там еще?

Я бы там на его месте

перестал бы дуть на угли,

Попрощался бы учтиво,

приподняв свое плечо.

Но мужчина тот холерик

был, должно быть, по натуре,

А девица — меланхолик,

потому что не орет.

И лицо его большое

стало темным от натуги,

Меланхолик же в испуге

стыдно смотрит на народ.

В чем же дело в этом деле?

Что за дьявольская сила

Их клещами захватила?

Почему нейдут домой?

На трамвай пятиалтынный,

попрощавшись, попросил он,

Но монеты больше нету,

лишь последняя — самой!

И решили эти люди,

чтобы им идти не скучно,

Ночевать у сей красотки,

и обоим — чтоб пешком.

И кончается довольно

примитивно этот случай,

И идут к ней на квартиру,

в переулок, на Мошков.

Ну а нам с тобой, поссорясь...

нам похожими вещами

Заниматься не придется —

мы с тобою мудрецы:

Если мы да при прощаньи

на трамвай да не достанем,

То пешком пойдем до дому.

Но — в различные концы.

Служение науке

Я описал кузнечика, я описал пчелу,

Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,

Но где мне силу взять, чтоб описать смолу

Твоих волос, на голове располагающихся?

Увы, не та во мне уж сила,

Которая девиц, как смерть, косила’

И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,

И прежняя в меня не лезет снедь.

Давно уж не ночуют утки

В моем разрушенном желудке.

И мне не дороги теперь любовные страданья -

Меня влекут к себе основы мирозданья.

Я стал задумываться над пшеном,

Зубные порошки меня волнуют,

Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом -

Строенье бабочки меня интересует.

Везде преследуют меня - и в учреждении и на бульваре -

Заветные мечты о скипидаре.

Мечты о спичках, мысли о клопах,

О разных маленьких предметах;

Какие механизмы спрятаны в жуках,

Какие силы действуют в конфетах.

Я понял, что такое рожки,

Зачем грибы в рассол погружены,

Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки

И почему в глазах коровы отражаются окошки,

Хотя они ей вовсе не нужны.

Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана

Волшебная структура таракана.

О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!

Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,

Их очертания полны значенья тайного...

Да, в таракане что-то есть,

Когда он лапкой двигает и усиком колышет.

А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,

Делившие со мною мой ночной досуг,

Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки,-

Куда они девались вдруг?

Иных уж нет. А те далече.

Сгорели все они, как свечи.

А я горю иным огнем, другим желаньем -

Ударничеством и соревнованьем!

Зовут меня на новые великие дела

Лесной травы разнообразные тела.

В траве жуки проводят время в занимательной беседе.

Спешит кузнечик на своем велосипеде.

Запутавшись в строении цветка,

Бежит по венчику ничтожная мурашка.

Бежит, бежит... Я вижу резвость эту,

и меня берет тоска,

Мне тяжко!

Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,

И гложет тайный витамин меня

И я молчу, сжимаю руки,

Гляжу на травы не дыша...

Но бьет тимпан! И над служителем науки

Восходит солнце не спеша.

Смерть героя

Шумит земляника над мертвым жуком,

В траве его лапки раскинуты.

Он думал о том, и он думал о сем,—

Теперь из него размышления вынуты.

И вот он коробкой пустою лежит,

Раздавлен копытом коня,

И хрящик сознания в нем не дрожит,

И нету в нем больше огня.

Он умер, и он позабыт, незаметный герой,

Друзья его заняты сами собой.

От страшной жары изнывая, паук

На нитке отдельной висит.

Гремит погремушками лук,

И бабочка в клюкве сидит.

Не в силах от счастья лететь,

Лепечет, лепечет она,

Ей хочется плакать, ей хочется петь,

Она вожделенья полна.

Вот ягода падает вниз,

И капля стучит в тишине,

И тля муравьиная бегает близ,

И мухи бормочут во сне.

А там, где шумит земляника,

Где свищет укроп-молодец,

Не слышно ни пенья, ни крика —

Лежит равнодушный мертвец.

Супруге начальника

(на рождение девочки)

На хорошенький букетик

Ножку рыжую сосет.

Таракан к стеклу прижался

И глядит едва дыша...

Он бы смерти не боялся,

Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала,

Что душа не существует,

Что печенка, кости, сало -

Вот что душу образует.

Есть всего лишь сочлененья,

А потом соединенья.

Против выводов науки

Невозможно устоять.

Таракан, сжимая руки,

Приготовился страдать.

Вот палач к нему подходит,

И, ощупав ему грудь,

Он под ребрами находит

То, что следует проткнуть.

И проткнувши, набок валит

Таракана, как свинью.

Громко ржет и зубы скалит,

Уподобленный коню.

И тогда к нему толпою

Вивисекторы спешат.

Кто щипцами, кто рукою

Таракана потрошат.

Сто четыре инструмента

Рвут на части пациента.

От увечий и от ран

Помирает таракан.

Он внезапно холодеет,

Его веки не дрожат...

Тут опомнились злодеи

И попятились назад.

Все в прошедшем - боль, невзгоды.

Нету больше ничего.

И подпочвенные воды

Вытекают из него.

Там, в щели большого шкапа,

Всеми кинутый, один,

Сын лепечет: «Папа, папа!»

Бедный сын!

Но отец его не слышит,

Потому что он не дышит.

И стоит над ним лохматый

Вивисектор удалой,

Безобразный, волосатый,

Со щипцами и пилой.

Ты, подлец, носящий брюки,

Знай, что мертвый таракан -

Это мученик науки,

А не просто таракан.

Сторож грубою рукою

Из окна его швырнет,

И во двор вниз головою

Наш голубчик упадет.

На затоптанной дорожке

Возле самого крыльца

Будет он, задравши ножки,

Ждать печального конца.

Его косточки сухие

Будет дождик поливать

Его глазки голубые

Будет курица клевать.

Увидевши дважды,

Я вас обнимал.

А в сотую встречу

Утратил я пыл.

Тогда откровенно

Я вам заявил:

‒ Без хлеба и масла

Любить я не мог.

Чтоб страсть не погасла,

Пеките пирог!

Смотрите, как вяну

Я день ото дня.

Татьяна, Татьяна,

Кормите меня.

Поите, кормите

Отборной едой,

Пельмени варите,

Горох с ветчиной.

От мяса и кваса

Исполнен огня,

Любить буду нежно,

Красиво, прилежно...

Кормите меня!

Татьяна выходит,

На кухню идёт,

Котлету находит

И мне подаёт.

Исполнилось тело

Желаний и сил,

И чёрное дело

Я вновь совершил.

И снова котлета.

Я снова любил.

И так до рассвета

Себя я губил.

Заря занималась,

Когда я уснул.

Под окнами пьяный

Кричал: караул!

Лежал я в постели

Три ночи, три дня,

И кости хрустели

Во сне у меня.

Но вот я проснулся,

Слегка застонал.

И вдруг ужаснулся,

И вдруг задрожал.

Я ногу хватаю ‒

Нога не бежит,

Я сердце сжимаю ‒

Оно не стучит.

Тут я помираю.

Зарытый, забытый,

В земле я лежу,

Попоной покрытый,

От страха дрожу.

Дрожу оттого я,

Что начал я гнить,

Но хочется вдвое

Мне кушать и пить.

Я пищи желаю,

Желаю котлет.

Красивого чаю,

Красивых конфет.

Любви мне не надо,

Не надо страстей,

Хочу лимонаду,

Хочу овощей!

Но нет мне ответа ‒

Скрипит лишь доска,

И в сердце поэта

Вползает тоска.

Но сердце застынет,

Увы, навсегда,

И жёлтая хлынет

Оттуда вода,

И мир повернётся

Другой стороной,

И в тело вопьётся

Червяк гробовой.

ОЛЕЙНИКОВ, НИКОЛАЙ МАКАРОВИЧ (1898–1937), русский поэт. Родился 5 (17) августа 1898 в станице Каменская области Войска Донского в зажиточной казацкой семье. Окончил четырехклассное Донецкое окружное училище, учился в реальном, в 1916 поступил в Каменскую учительскую семинарию. В декабре 1917 стал красногвардейцем, в марте 1918 записался добровольцем в Красную армию, участвовал в боях с германцами и белоказаками, в 1920 вступил в РКП(б). Вошел в состав редколлегии газеты «Красный казак»; переехав в Бахмут (ныне Артемовск), стал ответственным секретарем газеты «Всероссийская кочегарка». Вместе с приезжими петроградскими литераторами М.Слонимским и Е.Шварцем в 1923 разработал концепцию и организовал издание литературно-художественного журнала «Забой», который к четвертому номеру достиг неслыханного по тому времени тиража в 40 тысяч. В 1925 партиец и опытный редактор Олейников получает от ЦК ВКП(б) назначение в газету «Ленинградская правда» и вскоре становится сотрудником редакции журнала «Новый Робинзон», впоследствии преобразованной в Детский отдел Госиздата, который возглавил С.Я.Маршак. В 1926–1928, активно сотрудничая в ленинградских и столичных журналах, занимается организацией радиовещания для детей, в 1928 назначается редактором новообразованного «Ежемесячного журнала» для детей («Ёж»), постоянными авторами которого стали К.Чуковский, Б.Житков, В.Бианки, М.Пришвин, Е.Шварц, а также поэты группы «ОБЭРИУ» Д.Хармс, А.Введенский, Н.Заболоцкий, – с ними у Олейникова возникло особого рода творческое содружество. В журнале «Ёж» он чаще всего пишет под одним из своих донецких псевдонимов «Макар Свирепый», разрабатывает слог и приемы пропагандистской публицистики для детей и публикует ряд брошюр этого жанра, в одной из которых (Танки и санки , 1929) критик из «Правды» распознал «опошление героической борьбы против белых и интервентов» и заключил: «Книжка вредна. Ее нужно изъять». Действительно, некоторый оттенок пародийной примитивизации, граничащей с издевательством, очевиден во всей «детской» публицистике Олейникова, особенно при сопоставлении ее с его беспощадно ироническими стихами, заведомо не предназначенными для печати. Легальная литературная активность Олейникова в 1926–1937 включает также инсценировки для детского театра, либретто оперы Карась для Д.Д.Шостаковича, сценарии (совместно с Шварцем) агитфильмов Разбудите Леночку (1934), Леночка и виноград (1935), На отдыхе (1936), в которых играли Б.Чирков, Н.Черкасов, Я.Жеймо.

Многообразная литературная деятельность Олейникова имеет лишь косвенное отношение к его художественному творчеству, исключительно поэтическому. Иногда оно выполняло вспомогательную функцию спасительного осмеяния собственных занятий и окружения (шуточные «детгизовские» стихи), но чаще всего прямо противостояло той идейно-воспитательной направленности литературы, которой столь активно содействовал Олейников в своей роли редактора, изготовителя агитпропа и партийного куратора. Шуточные стихи были первичной формой творчества. Впоследствии они меняют качество и назначение: так, сохраняя видимость «посланий», стихотворения становятся по сути дела безадресными (перепосвящаясь, они с издевательской легкостью меняют адресатов) и насыщаются поэтическим содержанием. Вероятно, некоторые ранние стихотворные опыты Олейникова утрачены: Чуковский писал о «множестве экспромтов и шутливых посланий» – правда, не различая ранних и поздних произведений Олейникова. Первые сохранившиеся стихи датируются 1926 (Начальнику отдела ); по-видимому, посвященные Шварцу, они обыгрывают в социальном плане тему «половых излишеств», весьма существенную в дальнейшем творчестве Олейникова, где в любовных излияниях скабрёзным намекам сопутствуют высокопарные наставления, поучения и даже распекания.

В конце 1920-х – начале 1930-х годов определялись и закреплялись в качестве образца советские стереотипы речи и поведения, стандартная канцелярская формула «идейно выдержан, морально устойчив» являлась в сущности предписанием, нарушать которое было крайне рискованно. Этому предписанию иронически соответствуют два лейтмотива поэзии Олейникова, лирический герой которой, во-первых – «политрук», авгур, сопричастный руководящим указаниям, во-вторых – «поэт», обладатель вывихнутого и эклектичного речевого сознания, вдохновенный советский мещанин эпохи «Великого перелома». Для него, стремящегося к «моральной устойчивости», характерно бессознательно-пародийное словоупотребление и смешение словесных пластов: так, в «балладе» Чревоугодие (1932) одновременно пародируется Черная шаль А.С.Пушкина и Любовь мертвеца М.Ю.Лермонтова – в итоге «получается новый языковый знак для обозначения поэта другого качества» (Л.Гинзбург). С предписанием благонадежного морально-политического облика связан и третий, настоятельнейший лейтмотив: гротескные умствования по части «научного» познания и переустройства мироздания (Служение науке , Озарение , Хвала изобретателям , Пучина страстей и т.д.) – характерный поэтический отзвук вселенских претензий коммунистической идеологии. Здесь, особенно в Пучине страстей , пародируется уже «хлебниковщина» и натурфилософский пафос Заболоцкого.

Сюжетно-тематических стихотворений у Олейникова мало, в них намечаются и не столько развертываются, сколько насмешливо обыгрываются социально значимые темы – всевластие «вивисекторов», новых хозяев жизни и смерти (Таракан ), фиктивность человеческого существования в бюрократическом государстве (Перемена фамилии ), оголтелое юдофобство как тайный пафос советской жизни (Жук-антисемит ), ничтожество как залог оптимизма (О нулях ) и т.д.

При жизни Олейникова были напечатаны лишь три его стихотворения (Служение науке , Муха и Хвала изобретателям ); в 1934 ему удалось пристроить их в столичный журнал «30 дней». Эта публикация была немедля опознана как враждебная вылазка в статье Ан.Тарасенкова Поэт и муха («Литературная газета», 10 декабря 1934). После этого отпал вопрос о напечатании новых, даже самых безобидных созданий Олейникова – циклов В картинной галерее (1936) и Вулкан и Венера (1937). 3 июля 1937 Олейников был арестован, в том же месяце НКВД разгромило всю редакцию детской литературы. Уцелевшие сослуживцы отмежевались от «врага народа» Олейникова и его приспешников, «контрреволюционной вредительской шайки, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе». Статья в стенгазете кончалась призывом: «Добить врага!»

Олейникова принялись понемногу публиковать с 1964, всячески стараясь замазать и замаскировать его веселое и беспощадное издевательство над советской идеологией во всех ее проявлениях. А.Дымшиц, искажая стихотворные тексты, придумал для них подставного автора, которого якобы высмеивает Олейников, – «технорука Н.» А.Пьянов в статье Веселые стихи Свирепого Макара пытался представить их комическим дополнением к журнальной деятельности Олейникова. Между тем прижизненная публикация была подписана его собственным именем, и ни в одном из списков стихотворений Олейникова никакие псевдонимы не обнаруживаются. Лирическим героем его поэзии является сам автор – при том, что «лиричность олейниковская – двоящаяся, дублированная бурлеском» (Л.Гинзбург).

Содержательную, критическую и резко субъективную оценку его поэтического творчества дает Хармс в стихотворении Олейникову (1935). Установлению подлинных масштабов поэзии Олейникова, продолжающемуся по сей день, способствовала статья-воспоминание Гинзбург Николай Олейников , опубликованная в 1989 и предпосланная в 1991 первому претендующему на полноту собранию его стихотворных сочинений.

Олейников был расстрелян 24 ноября 1937 в Ленинграе после нескольких месяцев пыточного следствия.

ї Николай Олейников (наследники), 2008
ї Игорь Лощилов (публикация, подготовка текста, послесловие), 2008

Николай Олейников

УБИЙСТВО
Вот муха бежит по дороге, —
Послышался грохот и стук, —
Свои меднокрасные ноги
Опять расправляет паук.

Он муху, как зверя, хватает,
Садится на ветку верхом
И в пленницу ножик вонзает.
Разбойник, убийца, подлец, кандидат в исправдом!

ЖАЛОБА МАТЕМАТИКА
Надоело мне в цифрах копаться,
Заболела от них голова.
Я хотел бы забыть, что такое 17,
Что такое 4 и 2.

Я завидую зрению кошек:
Если кошка посмотрит на дом,
То она не считает окошек
И количество блох не скрепляет числом.

Так и я бы хотел, не считая,
Обозначить числом воробьиную стаю,
Чтобы бился и прыгал в тетрадке моей
Настоящий живой воробей.

БОТАНИЧЕСКИЙ САД
В Ботанический сад заходил, —
Ничего не увидел в саду.
Только дождик в саду моросил,
Да лягушки кричали в пруду.

И меня охватила тоска,
И припал я к скамье головой.
Подо мной заскрипела доска,
Закачался камыш надо мной.
И я умер немного спустя,
И лежал с неподвижным лицом…
В Ботанический сад заходя,
Я не знал, что остануся в нем.

1933

КУЗНЕЧИК
Что выражает маленький кузнечик?
Каков его логический состав?
Он сделан из крючков, он сделан из колечек,
Он чем-то связан для меня со словом “костоправ”.

Спина кузнечика горит сознаньем, светом,
Его нога сверкает, как роса.
С поджатыми коленками, пузатенький,
он выглядит пакетом;
Разрежь его — и ты увидишь чудеса:

Увидишь ты двух рыбок, плавающих вместе,
Сквозную дырочку и крестик.
1933

ШУРОЧКЕ
У мухи нету перьев. Зачем же я не муха?!
Я тоже не имею ни перьев, ни хвоста.
И мягкости такой же мое большое брюхо,
Я так же, как и муха, не вью себе гнезда.
Когда бы при рождении
Я мухой создан был,
В сплошном прикосновении
Я жизнь бы проводил.
Я к вам бы прикасался,
Красавица моя,
И в обществе считался
Счастливчиком бы я.
И я бы не кусался, а только целовался.
1933

САМОВОСХВАЛЕНИЕ МАТЕМАТИКА
Это я описал числовые поля,
Анатомию точки, строенье нуля,
И в свои я таблицы занес
Подлеца, и пчелу, и овес,
И явление шерсть, и явление соль,
И явление летающую моль,
Я придумал число-обезьянку
И число под названием дом .
И любую аптечную склянку
Обозначить хотел бы числом.
Таракан, и звезда, и другие предметы —
Все они знаменуют идею числа.
Свечи, яблоки, гвозди, портреты —
Все, что выразить в знаках нельзя.
Мои числа — не цифры, не буквы,
Интегрировать их я не стал:
Отыскавшему функцию клюквы
Не способен помочь интеграл.
Я в количество больше не верю,
И, по-моему, нет величин;
И волнуют меня не квадраты, а звери, —
Потому что не раб я числа, а его господин.

При жизни Николая Макаровича Олейникова (1898—1937) состоялось всего три публикации его стихотворений, подписанных настоящим именем поэта.1 Вместе с тем стихи его были хорошо известны ценителям поэзии: предназначенные для “неофициального пользования” стихотворения, “послания” и “посвящения” Олейникова циркулировали в рукописных и машинописных копиях с конца 1920-х годов, предвосхищая эпоху самиздата. В “самиздатские” 1960—1970-е стихи Олейникова продолжали, впрочем, распространяться в машинописях и списках наряду с немногочисленными журнальными публикациями.

Шесть неизвестных стихотворений Олейникова были обнаружены нами в фонде Лили Юрьевны Брик и Василия Абгаровича Катаняна (РГАЛИ, ф. 2577, оп. 1), среди материалов раздела систематизации “Рукописи разных лиц” (ед. хр. 1491). Название папки, содержащей 8 машинописных листов, согласно описи: “Заболоцкий Николай Алексеевич. „Ботанический сад“, „Кузнечик“, „Озарение“, „Из жизни насекомых“, „Смерть героя“, „Цирк“ и др. стихотворения. Крайние даты: 1928—1933”. Каких-либо сведений о литературных или иных контактах между Олейниковым и Заболоцким, с одной стороны, и кругом Брик — с другой, несколько нам известно, нет.

На первых трех листах и в самом деле перепечатаны два известных текста Николая Заболоцкого. Это “Пролог” из поэмы “Торжество Земледелия”, оформленный в виде отдельного стихотворения, под ранним названием “На тему природа fьr sich”2 и стихотворение “Цирк”. Фамилия автора напечатана без инициала (в первом случае под текстом, во втором — над ним); это, наряду с отсутствием личной подписи, свидетельствует о том, что машинопись была изготовлена не автором (подписывавшимся обычно “Н. Заболоцкий”), а неизвестным лицом. Вместе с тем весьма вероятно раннее происхождение копий: столбец “Цирк” написан в 1928 году (точная дата создания неизвестна), а в феврале 1929 года он уже был напечатан в журнале “Звезда” (1929, № 2,
с. 112—114).3 Текст “На тему природа fьr sich” здесь датирован (октябрь
1928 г.), и уже в качестве пролога к поэме он стал доступным читателю в печатном виде в октябрьской книжке “Звезды” (1929, № 10, c. 54—56). Ранний вариант названия сообщает известному тексту откровенную “философичность”: “fьr sich” (“для себя”) — термин немецкой классической философии, восходящий к “Критикам” Иммануила Канта, где “вещь для себя” (“Ding fьr sich”) и “вещь в себе” (“Ding an sich”) противопоставлены “вещи для нас” (“Ding fьr uns”). Он же делает понятной одну из записей Даниила Хармса. В “Записной книжке 16”, начатой в октябре 1928 года, на обороте листа 4, после наброска к стихотворению “О том, как папа застрелил мне хорька”: “На тему природа „fьr sich“. Хорошо, но не очень”.4 Текст напечатан без интервалов между строчками, поэтому занимает всего половину листа и выглядит непривычно компактным. Однако, если не считать заголовка, отличие от печатной редакции единственное: текст на свитке, развевающемся из журавлиного клюва, который означает, по точному наблюдению А. А. Кобринского, “перенос акцентов с сюжетно-тематического на чисто семиотический уровень”5, напечатан здесь без кавычек, большими буквами:
Из клюва развевался свиток,
Где было сказано: УБЫТОК
ДАЮТ ТРЕХПОЛЬНЫЕ ТРУДЫ.

В тексте стихотворения “Цирк” никаких отличий от печатной редакции не содержится.

Гораздо больше неожиданного таят в себе листы 4—8, более позднего
происхождения (возможно, середины или конца 1930-х годов). Здесь, без указания имени автора, перепечатаны кем-то 13 стихотворений Николая Макаровича Олейникова, семь из которых давно атрибутированы, опубликованы и воспринимаются как “хрестоматийно” олейниковские, и шесть не известных прежде ни исследователям, ни близким поэта. Возможно, машинопись содержала утраченный (или уничтоженный после ареста и гибели поэта) первый лист с фамилией автора; возможно, она была изготовлена уже в годы, когда его имя было “неупоминаемым”, — так или иначе, принадлежность предлагаемых сегодня вниманию читателя шести стихотворений перу Н. М. Олейникова не вызывает сомнений. Копия содержит ряд довольно грубых ошибок и опечаток (например: “В черточках смородины красной…” вместе “В чертогах смородины красной…”): она явно была изготовлена посторонним автору (хотя, вероятно, и принадлежавшим к “литературному миру”) лицом. Тексты приведены нами
в соответствие с современной орфографической и пунктуационной нормами.

Под некоторыми из стихотворений стоит дата — во всех случаях это 1933 год. Приведем состав последних пяти листов источника в том порядке, как стихотворения следуют в оригинальной машинописи. Курсивом выделены названия не известных прежде стихотворений:

Л. 4: “Ниточка, иголочка…” (1933), “Из жизни насекомых” (“В чертогах смородины красной…”, без даты), “Чарльз Дарвин” (1933).

Л. 5: “Убийство ” (“Вот муха бежит по дороге… ”, без даты), “О нулях” (“Приятен вид тетради клетчатой…”, без даты), “Жалоба математика ” (“Надоело мне в цифрах копаться… ”, без даты)

Л. 6: “Смерть героя” (“Шумит земляника над мертвым жуком…”, 1933), “Озарение” (“Все пуговки, все вещи что-то значат…”, 1933), “Ботанический сад ” (1933).

Л. 7: “Хвала изобретателям” (1933), “Кузнечик ” (“Что выражает маленький кузнечик?.. ”, 1933), “Шурочке ” (“У мухи нету перьев. Зачем же я не муха?! ”, 1933).

Л. 8: “Самовосхваление математика ” (“Это я описал числовые поля… ”, без даты).

Дело здесь не только в тесном соседстве с несомненно олейниковскими стихотворениями — найденные тексты явственно связаны с поэтической лабораторией Олейникова, ключевыми темами и неповторимыми поэтическими приемами его поэзии.

“Убийство”, “Кузнечик” и отчасти “Шурочке”6 объединены связью с “инсектным кодом”, о котором немало написано исследователями поэтики авангарда и, в частности, обэриутов.7 “По свидетельству Е. В. Заболоцкой, Заболоцкий и Олейников проводили какие-то специальные опыты с жуками”.8
В записях Леонида Липавского, относящихся к середине 1930-х, говорится:
“И вот, попив и поев, ощутили ясно, что мыслей никаких нет. Как далеко было то время, когда Н. М. провозгласил мудрость кузнечика и начертил на знамени жука”.9

Строка “Он чем-то связан для меня со словом „костоправ“” получает неожиданное развитие в одном из немногочисленных крупных по объему сочинений поэта — в “философской поэме” 1937 года “Пучина страстей”:
Спрятав крылья между плечик
И коленки подобрав,
На цветке сидит кузнечик —
Музыкант и костоправ. <…>

И в роскошном отдаленьи,
Шесть коленок вверх подняв,
Замирает в восхищеньи
Знаменитый костоправ. <…>

В предпоследней, 5-й части “философской поэмы” слово “костоправ” буквально замещает слово “кузнечик”, становясь на его место рядом со “стрекозой”:

Поручители смеялись,
Банку пороха взорвав,
Потому что испугались
Стрекоза и костоправ.

Л. Я. Гинзбург писала в 1933 году: “Неясно, успел ли он учиться, но знает он много, иногда самые неожиданные вещи. В стихах он неоднократно упоминает о занятиях математикой. Б[ухштаб] однажды подошел к Олейникову в читальном зале Публичной библиотеки и успел разглядеть, что перед ним лежат иностранные книги по высшей математике. Олейников быстро задвинул книги и прикрыл тетрадью”.10 “Жалоба математика” и “Самовосхваление математика” связаны с математическими занятиями и интересами поэта, о которых свидетельствуют не только мемуаристы, но и хранящаяся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге рукопись: “Н. Олейников. Теория чисел. Таблицы” (ф. 1232, № 417).

Отметим в заключение, что послание “Шурочке”, наряду с развитием темы насекомых, вписывается в ряд многочисленных иронических куртуазных “посланий” и “посвящений” знакомым дамам, а анапесты “Ботанического сада” подводят своеобразный итог романсно-элегической, “фетовской” линии развития русской поэзии (ср., например, ставшее популярным романсом стихотворение А. А. Фета “Я тебе ничего не скажу…”, 1885). Несомненно, мы слышим здесь ту неповторимую трагическую “ноту” поэзии Николая Олейникова, которая была недоступна восприятию Ахматовой: “Вкус Анны Андреевны имеет пределом Мандельштама, Пастернака. Обэриуты уже вне предела. Она думает, что Олейников — шутка, что вообще так шутят”.11

Выражаю признательность Александру Николаевичу Олейникову, одобрившему публикацию шести неизвестных стихотворений, которые отныне будут приобщены к корпусу поэта, получившего в свое время от Николая Заболоцкого экземпляр “Столбцов” с надписью: “Равному гению земли”. Надпись, несомненно, иронична, но и серьезна — по самому большому человеческому и литературному счету.

1 См.: Олейников Н. М. Стихотворения и поэмы. Вступ. ст. Л. Я. Гинзбург; Биогр. очерк, сост., подгот. текста и примеч. А. Н. Олейникова. СПб., 2000 (Серия “Новая библиотека поэта”), c. 219. Из работ, посвященных поэтике Н. М. Олейникова, кроме вошедшей в это издание классической статьи Л. Я. Гинзбург, назовем: Полякова С. В. “Олейников и об Олейникове”, и другие работы по русской литературе. М., 1997; Лопарева Н. А. Новое зрение Н. Олейникова: тело и пространство: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. канд. филол. наук. Тюмень: Тюменский гос. ун-т, 2005.

2 См. единственное, насколько нам известно, упоминание об этом в примечаниях к изданию: Заболоцкий Н. А. Полное собраний стихотворений и поэм. Избранные переводы. Вступ. ст. Е. В. Степанян; сост., подгот. текста и примеч. Н. Н. Заболоцкого. СПб., 2002 (Серия “Новая библиотека поэта”), c. 694.

3 Интересно, что парижский журнал “Сатирикон”, “наследник” дореволюционного “Сатирикона”, вскоре перепечатал “Цирк” из “Звезды” под язвительным заголовком: “Вот именно, „молодая гвардия“”, с опечаткой в фамилии автора (“Н. Заблоцкий”) и с анонимной редакторской преамбулой: “В одном из „толстых“ советских журналов напечатаны всерьез и не без внутреннего, надо полагать, восторга следующие стихи” (1931, № 16, 18 июля, c. 9).

4 Хармс Д. И. Полное собрание сочинений: Записные книжки. Дневник. В 2-х кн. Кн. 1. СПб., 2002, c. 267.

5 Кобринский А. А. Поэтика ОБЭРИУ в контексте русского литературного авангарда.
В 2-х ч. Ч. 2, М.: МКЛ № 1310, 2000, c. 52.

6 Адресат этого (и нескольких других поэтических “посвящений” Олейникова) стихотворения, несомненно, — Александра Иосифовна Любарская (1908—2002), писательница,
переводчик, в начале 1930-х годов — редактор Детского отдела Леногиза, возглавляемого
С. Я. Маршаком.

7 См., например: Злыднева Н . В. Инсектный код культуры XX века // Абсурд и вокруг: Сборник статей. Отв. ред. О. Буренина. М., 2004, c. 241—256. Vroon R . Velimir Khlebnikov’s “Kuznechik” and the Art of Verbal Duplicity // Readings in Russian Modernism. To Honor Vladimir Fedorovich Markov [Культура русского модернизма: Статьи, эссе и публикации. В приношение В. Ф. Маркову]. Edited by R. Vroon, J. Malmstad. (UCLA Slavic Studies. New Series. Vol. I.) M., 1993, c. 349—364. Ханзен-Леве О . Мухи — русские, литературные // Studia litteraria Polono-Slavica. T. 4: Утопия чистоты и горы мусора — Utopia czyś tosci i gó ry ś mieci. Warszawa: SOW, 1999, S. 95—132. Янечек Дж. Три кузнечика: Хлебников, Каммингс, Айги // Przeglą d rusycystyczny. Zeszyt 1 (89). Łó dż , 2000, S. 22—33. [Россомахин А .] Кузнечики Велимира Хлебникова, собранные Андреем Россомахиным: С приложением иллюстрированной библиографии прижизненных отдельных изданий Хлебникова. СПб., 2004. [Россомахин А .] Кузнечики Николая Заболоцкого, собранные Андреем Россомахиным: С приложением иллюстрированной библиографии прижизненных книг Заболоцкого. СПб., 2005.

8 Македонов А. В. Николай Заболоцкий: Жизнь. Творчество. Метаморфозы. Л., 1987, c. 154.

“Поэт и муха” — таково было название разгромной рецензии А. К. Тарасенкова на сборник А. М. Шевцова “Голос” (М., 1934) и публикацию трех стихотворений Н. М. Олейникова в журнале “Тридцать дней” (1934, № 10). Тарасенков писал о болезни “беспредметного зубоскальства и юродивой „заболотчинки“, расползающейся по стихотворным сборникам не одного только Шевцова, а и некоторых других молодых поэтов”: “Олейников, конечно, ученик и подражатель Заболоцкого. Слишком ясна зависимость его нарочито искореженных ритмов, его фиглярских парадоксов и претендующих на афористический изыск эпитетов от автора поэмы „Торжество земледелия“. Боковая дорожка поэзии, идущим по которой не полагается принимать мир всерьез, а вменяется в обязанность паясничать и фиглярствовать, — кое-кем может быть воспринята, как попытка „обновить“ художественные средства нашей поэзии. Однако эта „вторая“ поэтическая линия враждебна духу нашего искусства” (Литературная газета, 1934, 10 декабря).

9 Липавский Л. С. Исследование ужаса. М., 2005, c. 338.

10 Гинзбург Л. Я. Литература в поисках реальности: Статьи. Эссе. Заметки. Л., 1987, c. 234.

11 Там же.

Публикация, подготовка текста и послесловие Игоря Лощилова

ФОТОКАРТОТЕКА

ОТ РОДНЫХ

Меня окружали привычные вещи,
И все их значения были зловещи.
Тоска мое сердце сжимала,
И мне же моя же нога угрожала.

Я шутки шутил! Оказалось,
Нельзя было этим шутить.
Сознанье мое разрывалось,
И мне не хотелося жить.

Я черного яду купил в магазине,
В карман положил пузырек.
Я вышел оттуда шатаясь,
Ко лбу прижимая платок.

С последним коротким сигналом
Пробьет мой двенадцатый час.
Орлова не стало. Козлова не стало.
Друзья, помолитесь за нас!

Николай Макарович Олейников написал это стихотворение в 1934 году, когда работал в журнале «Чиж». До этого прозаик, поэт, близкий к обэриутам, Олейников работал в газете «Красный казак», учился в педагогическом техникуме в Ростове, в городе Бахмут организовал выпуск журнала «Забой», в Ленинграде же трудился в «Ленинградской правде». Потом сотрудничал с журналом «Новый Робинзон», редакция которого была преобразована в детский отдел Госидата, где наряду с Самуилом Маршаком Николай Олейников занял одно из ведущих мест. Публиковал свои произведения в журналах «Еж». В 20-30 годах вышли десятки его книг для детей («Хитрые мастеровые», «Живые загадки», «Учитель географии»). Свои стихи он не печатал.20 июля 1937 года Николай Олейников был арестован как «участник контрреволюционной троцкистской организации». Лариса Олейникова вспоминала: «Приезжает грязная машина. <…> Выходят два человека и спрашивают: "Олейников есть?" К Николаю Макаровичу всегда ходило много людей. Подумав, что это его знакомые, я ответила, что он в Ленинграде. Меня только удивило, что они как-то нелюбезно ко мне обратились, даже не поздоровались. Я предложила им еще - вы, мол, устали, далеко ехали, отдохните, пообедайте. Дура такая. <…> Вернулась в свою квартиру - она опечатана. Неживая от страха, прислонилась я к двери и так стою. <…> Мимо проходили люди; пробегали, едва здороваясь, стараясь не заметить, не узнать. <…> Дом наш был литераторский - все друг друга знали. Я простояла в коридоре под своей опечатанной дверью несколько часов. Никто, никто - все пробегали мимо - не остановился, не предложил зайти, никто даже не вынес стула». В день ареста Олейникова встретил Ираклий Андронников. Из воспоминаний Лидии Жуковой: «Ираклий Андроников ночевал эту ночь в надстройке. Приехал по делам из Москвы и рано вышел из дому. Смотрит, идет Олейников. Он крикнул: "Коля, куда ты так рано?" И только тут заметил, что Олейников не один, что по бокам его два типа с винтовками <…>. Николай Макарович оглянулся. Ухмыльнулся. И все».

После ареста квартиру Олейникова стали посещать сотрудники органов. Лариса Олейникова вспоминала: «Ко мне стал ходить энкаведист. Такой элегантный мужчина, очень хорошо одетый. Коричневый костюм и коричневые лакированные туфли. Пришел ко мне, спросил: как, что? Представился следователем Николая Макаровича и начал ходить, как нанятый. <…> Как окаянный ходил. Житков говорил: "Что ему надо? Я умираю от ужаса, когда он приходит". Мы даже условились с Житковым, что, когда этот человек придет, я буду оставлять на окне Сашкиного медведя. Чтобы понятно было. В те дни не очень много людей к нам заходило. Но никого нельзя даже вот настолечко обвинять. Потому что хватали всех. И никто не знал - кого возьмут и когда».

Через четыре месяца, 19 ноября 1937 года, поэт был приговорен к расстрелу. Сам расстрел произошел 24 ноября 1937 года в Ленинграде. По одному делу с Олейниковым были расстреляны ленинградские востоковеды, обвиненные в шпионаже в пользу Японии, поэт был знаком с некоторыми из них.

Показания Дмитрия Жукова от 25 июня 1937 года, которые оказались роковыми для Олейникова: «Олейников знал меня с 1929 года и в достаточной мере был осведомлен о том, что в прошлом (с 1927 года) я примыкал к троцкистской оппозиции. В неоднократных разговорах по злободневным политическим вопросам мы оба высказывали резкое недовольство политикой партии по основным принципиальным вопросам».

После ареста Олейникова редакция детской литературы журнала была разгромлена. Лидия Чуковская в дневниках писала: «Самая соленая соль - дело Олейникова. Донской казак, здоровый мужчина во цвете лет, сдался на 18-й день… Чем же его добили? Конвейер, стойка? Похоронен он там же, где Митя <Бронштейн>, на Левашовском кладбище. И Сережа <Безбородов> - тоже сдавшийся богатырь, мощный полярник! И он там же… И оба они - по делу Жукова, хотя не имели к Жукову ни малейшего отношения <…>. Да, интересно, что на Маршака, которого он терпеть не мог, НМО <Николай Макарович Олейников> показаний не дал. Вот под каким предлогом: "Я с Маршаком в ссоре, не встречаюсь с ним и потому ничего о нем сказать не могу". Очень благородно».

То, что дело было фальсифицировано, власть признала в 1957 году, когда Николай Олейников был полностью реабилитирован.

ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Справка составлена по воспоминаниям Ларисы Александровны Олейниковой, жены

1898, 16 ноября. — Родился в станице Каменская области Войска Донского (ныне Ростовская область) в богатой казачьей семье.
1900-е гг. — Окончание четырехклассного Донецкого окружного училища.
1910-е гг. — Учеба в реальном училище, затем в Каменской учительской семинарии.
1918-1920. — Красногвардеец, участник Гражданской войны. Вступление в РКП(б).
1920-1925. — Член редколлегии газеты «Красный казак», затем ответственный секретарь газеты «Всероссийская кочегарка». Организатор издания литературно-художественного журнала «Забой» совместно с М.Л. Слонимским и Е.Л. Шварцем.
1925. — Назначение в газету «Ленинградская правда». Сотрудник редакции журнала «Новый Робинзон», преобразованной позже в Детгосиздат, возглавлявшийся С.Я. Маршаком.
1926-1928. — Организация радиовещания для детей. Сотрудничество в ленинградских и московских журналах. Редактор детского журнала «Ёж», постоянными авторами которого были К. Чуковский, Б. Житков, В. Бианки, М. Пришвин, Е. Шварц, Д. Хармс, А. Введенский, Н. Заболоцкий и другие.
1930-е гг., начало. — Организация второго детского журнала «Чиж».
1934. — Член ленинградской писательской организации, делегат 1-го съезда Советских писателей.
1934-1937. — Создание инсценировок для детского театра, сценариев детских фильмов.
1937, 20 июля. — Арест. Обыск. Изъятие всех рукописей. Разгром всей редакции детской литературы, связанный с намерением НКВД создать «дело Маршака». Предъявление обвинения - «участие в контрреволюционном троцкистском подполье вместе с С.Я. Маршаком. Пыточное следствие. Подписание «признания» только 10 сентября 1937 г.
1937, 19 ноября. — Постановлением Комиссии НКВД и Прокурора СССР определена высшая мера наказания - расстрел.
1937, 24 ноября. — Н.М. Олейников расстрелян в Ленинграде.
1937, конец. — Получение женой, Л.А. Олейниковой, предписания о высылке. Изъятие паспорта. Место ссылки - Башкирия, 300 км от железной дороги. Изменение места ссылки на г. Стерлитамак. Выезд в ссылку с больным полуторагодовалым сыном. Постоянные запросы из Стерлитамака в УНКВД Ленинградской области о судьбе мужа.
1957, сентябрь. — Определением Военного Трибунала Воронежского военного округа постановление Комиссии НКВД и Прокурора СССР от 19 ноября 1937 г. отменено, производством прекращено за отсутствием состава преступления. Получение свидетельства (ложного) о смерти Н.М. Олейникова, якобы последовавшей 5 мая 1942 г. от возвратного тифа.
1957 (?). — Освобождение Л.А. Олейниковой из ссылки; переезд на жительство в Одессу.
1996, январь. — Сообщение ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области о том, что Олейникова Л.А. решением УООП Леноблгорисполкома от 01 апреля 1964 г. была реабилитирована.

Начинающие писатели Леонид Пантелеев и Григорий Белых искали возможность опубликовать свою первую повесть «Республика ШКИД». Им посоветовали обратиться в детский отдел Ленгосиздата.

«...И вот мы, - вспоминал, спустя годы, Леонид Пантелеев, - с трепетом ступаем на плитки длинного издательского коридора и вдруг видим, навстречу нам бодро топают на четвереньках два взрослых дяди: один - пышноволосый, кучерявый, другой - тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами.

Несколько ошарашенные мы прижимаемся к стене, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются.

Вам что угодно, юноши? - обращается к нам кучерявый.

Маршака... Олейникова... Шварца, - лепечем мы.

Шварц! - протягивает руку его товарищ.

Позже мы узнали, что, отдыхая от работы, редакторы таким образом разминались, «изображали верблюдов». Евгению Львовичу Шварцу было тогда двадцать девять лет, Николаю Макаровичу Олейникову, кажется, и того меньше».

Один из этих «верблюдов» - Евгений Шварц впоследствии, как мы знаем, стал автором знаменитых драматических сказок «Обыкновенное чудо», «Тень», «Дракон» и других.

Второй наибольшую популярность при жизни приобрел как Макар Свирепый, придуманный им персонаж из рассказов для детского журнала «Еж» (истории о его приключениях и путешествиях печатались из номера в номер).

Ну, а жизненное путешествие самого Николая Макаровича Олейникова, как и у всякого человека, началось со дня его рождения.

Родился он 23 июля 1898 года в станице Каменской области Войска Донского (ныне город Каменск-Шахтинский Ростовской области). Здесь на берегу Северского Донца, в патриархальной семье потомственного казака провел поэт начало своей жизни.

Его детские и юношеские годы прошли трудно. Николай мечтал стать естествоиспытателем, писал стихи. Но обстоятельства складывались неблагоприятно, и ему удалось окончить только четырехклассное Донецкое окружное училище (его здание до сих пор сохранилось в Каменске).

Сверстник и соученик Олейникова по училищу И.П. Преловский рассказывал: «Николай учился прилежно, с большим старанием и усердием. Особенно любил уроки литературы. Учитель всегда ставил в пример его сочинения...»

После окончания Донецкого окружного и нескольких лет учебы в реальном училище Николай Олейников поступает в 1916 году в Каменскую учительскую семинарию. Пишет стихи и прозу, серьезно занимается изучением литературы и математики.

Когда на Дон пришла весть об октябрьских революционных событиях 1917 года, командование Войскового казачьего круга, во главе которого стоял атаман Каледин, отказалось признать созданный в Петрограде Совет народных комиссаров. В эти дни Николай Олейников вошел в контакт с большевистской группой, проводившей агитацию против «белых» среди солдат и казаков, и в декабре 1917 года стал красногвардейцем Каменского революционного партизанского отряда.

10 января 1918 года в здании бывшей Каменской церковно-приходской школы собрался съезд фронтового казачества, заседание которого ярко описано Михаилом Шолоховым во второй книге «Тихого Дона». Съезд создал Военно-революционный комитет и вручил атаману Каледину ультиматум с требованием передать всю власть в области Войска Донского в руки Ревкома. Не приняв ультиматум, Войсковое правительство обрушило на Каменскую удар офицерского отряда, который после ожесточенного боя овладел станицей. Начались аресты.

И здесь будущему Макару Свирепому - Николаю Олейникову в его жизненных злоключениях довелось испытать на себе один из классических сюжетов Гражданской войны, в которой, как мы знаем, брат встает на брата, а сын на отца.

Скрываясь от белоказаков, Олейников добрался до отчего дома. Но отец собственноручно выдал его «белым» как отступника. Его избили до полусмерти и бросили в сарай, с тем, чтобы утром расстрелять с партией других пленных. Николаю все же чудом удалось выбраться из своего смертельного заточения, после чего он пробрался в другую станицу к деду. Дед оказался помягче и спрятал внука. При первой возможности тот опять ушел на гражданскую войну.

31 декабря 1919 года Каменская была окончательно освобождена частями Красной Армии. В начале 1920 года Олейников вернулся в родную станицу и по назначению Каменского райкома РКП(б) включился в редколлегию газеты «Красный казак».

Одновременно он становится и слушателем трехлетних учительских курсов. Затем в 1921 году едет в Ростов и поступает в педагогический техникум. Однако студенческая жизнь продлилась недолго. Вскоре его пригласили в город Бахмут (теперь - Артемовск Донецкой области, Украина), который был тогда центром Донецкой губернии, ответственным секретарем редакции газеты «Всероссийская кочегарка».

Весной 1923 года Олейников добился разрешения на издание в Бахмуте еще и литературно-художественного журнала «Забой», который ему помогли открыть оказавшиеся в то время в шахтерском городе молодой петроградский литератор Михаил Слонимский и его друг, в те времена актер, а в будущем известный советский драматург Евгений Шварц. Первые литературные опыты Шварца были опубликованы в «Забое» и «Кочегарке» Олейникова. С этих дней и началась их дружба, продлившаяся на всю жизнь.

В конце 1923 года Михаил Слонимский и Евгений Шварц возвращаются в Петроград, а вслед за ними в 1925 году, имея значительный опыт редактора и журналиста, в этот город, переименованный после смерти В.И. Ленина в 1924 году в Ленинград, отправляется и Олейников. Он получает направление на работу в газете «Ленинградская правда».

Вскоре начинается его сотрудничество с редакцией журнала «Новый Робинзон», которая впоследствии переросла в знаменитый детский отдел Госиздата, под руководством признанного корифея детской литературы того времени Самуила Яковлевича Маршака.

В сотрудничестве с Маршаком редактор и писатель Олейников вырабатывает свою самостоятельную позицию в детской литературе. Им был создан новый, до него не существовавший жанр прозы, который можно назвать публицистикой для детей.

Ненавязчиво внедряя в подсознание юных читателей основные принципы дисциплины и самоорганизации, он весело рассказывал им про чудесный НОЖ. Который оказывался Научной организацией жизни.

Придумывал задачи, загадки и фокусы, позволявшие приобщиться к началам логики, математики и физики.

Организовал клуб любознательных, который сокращенно назывался КУР - кружок умных ребят.

Он смело привлекал к творчеству и самих детей-читателей, публику в журнале их стихи, заметки и «воспоминания».

В 1926-1958 годах, продолжая активную работу в ленинградских журналах, Николай Олейников занимается организацией радиовещания для детей. Он готовит первые детские радиопередачи, привлекает к новому делу многих талантливых литераторов и актеров, экспериментирует в области звукозаписи, впервые вводит на радио чередование голосов при чтении рассказов и стихов.

С 1928 года Олейников организует издание в Ленинграде детского журнала «Еж» («Ежемесячный журнал») и становится его редактором. «Лучший в мире журнал для детей», - оповещала его реклама. Это был действительно замечательный журнал, вошедший в историю детской литературы нашей страны.

Вокруг «Ежа» собралась компания удивительных авторов самых разнообразных творческих направлений, составивших впоследствии славу отечественной литературы. Среди них - именитые мэтры К.И. Чуковский и С.Я. Маршак. В непринужденной атмосфере журнала трудились Борис Житков, Виталий Бианки, Михаил Пришвин, Евгений Шварц, Ираклий Андроников и многие другие будущие мастера. В «Еже» приобщались к детской литературе молодые поэты, входившие ранее в художественную группу «ОБЕРИУ» (объединение реального искусства) - Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Александр Введенский.

На страницах «Ежа» Николай Олейников создает и свой любимый образ отважного всадника, неутомимого изобретателя и любознательного путешественника Макара Свирепого.

Из номера в номер печатал журнал рассказы о невероятных приключениях Макара. Это были увлекательные повествования, насыщенные силой жизнеутверждения, воспитывающие находчивость и смелость. Динамика действия, юмористическая интонация текста и иллюстрации художников А. Успенского, Б. Антоновского, Б. Малаховского, с тонкой иронией сохранившие портретное сходство героя и автора, Николая Олейникова, принесли Макару популярность среди детворы и взрослых. Глядя сегодня на рисованные приключения этого героя, понимаешь откуда взялись повсеместно распространённые сейчас комиксы.

Была даже придуманная Олейниковым настольная игра - «Путешествие Макара Свирепого по Советскому Союзу». Играя в нее, дети незаметно для себя получали необходимые знания о природе, животном мире, полезных ископаемых и жизни различных народов - учили географию страны.

С 1930 года по инициативе Николая Олейникова начинает выходить еще одно периодическое издание для детей - «Чиж» («Чрезвычайно интересный журнал»). «Еж» был ориентирован на аудиторию пионерского возраста, а «Чиж» предназначался совсем маленьким читателям. Но традиция старшего издания сохранялась: здесь царили неистощимая выдумка, юмор, умение просто рассказать о сложнейших вопросах, воплощалось в жизнь педагогическое кредо редактора - воспитание без наставления.

В журналах часто печатались рассказы Николая Олейникова. Одна за другой выходили и при жизни автора неоднократно переиздавались книги, написанные им для детей. Головоломные задачи предлагали ребятам веселые книжки «Кто хитрее» (1927) и «Хитрые мастеровые» (1929). Вводили в мир природы, приобщали к познанию законов ее развития «Живые загадки» (1928). Иронические «Блошиный учитель» (1930) и «Учитель географии» (1932) позволяли увидеть в необычном ракурсе знакомые вещи и события окружающей жизни.

Немало работал Николай Олейников и в области драматургии, создавая сценарии веселых представлений и «капустников» для детей, инсценировок для детского театра.

Обратившись к кинематографу, он создал совместно с Евгением Шварцем ряд сценариев, по которым были поставлены обошедшие экраны страны кинофильмы «Разбудите Леночку» (1934), «Леночка и виноград» (1935), «На отдыхе» (1936). Успеху фильмов в немалой степени способствовал великолепный состав актерской группы: в мужских ролях прославленные впоследствии звезды советского кино Борис Чирков и Николай Черкасов, в роли героини - блистательная юная Янина Жеймо (неподражаемая советская Золушка из фильма 1946 года).

Небезынтересно отметить, что киноповесть о приключениях Леночки была задумана как первый советский сериал для детей.

В конце наших биографических заметок о жизни и творчестве Николая Олейникова необходимо подчеркнуть, что помимо значительного вклада, который он внес в становление и развитие, так называемой, «золотой эпохи» нашей детской литературы 20-30-х годов XX века, был он еще и оригинальным и своеобразным представителем взрослой литературы и поэзии. Поэзии, иронические и сатирические корни которой уходят к псевдоинтеллектуальным сентенциям Козьмы Пруткова (сам Олейников называл себя его внуком).

Переклички и сближения разных уровней объединяют «взрослые» стихотворные опыты Николая Олейникова с творчеством таких поэтов как Велемир Хлебников и Саша Черный, Николай Заболоцкий и Даниил Хармс.

Ироническая маска лирического героя Олейникова в прозаическом и несколько ином социальном варианте может быть обнаружена нами и в рассказах Михаила Зощенко и драматургии Маяковского. Вспомним у последнего хотя бы его Присыпкина (Пьера Скрипкина) из пьесы «Клоп» с его «высококультурными» декларациями: «...Я против этого мещанского быту - канареек и прочего... Я - человек с крупными запросами... Я зеркальным шкафом интересуюсь...» «Героическая» устремленность подобных персонажей к «сияющей пошлостью красоте» докатилась и до нашего глянцевого времени с его всепроникающим и побеждающим гламуром. Так что ирония и сарказм и Зощенко, и Маяковского, и, конечно же, Олейникова в адрес духовной нищеты подобных героев по-прежнему актуальны.

Согласитесь, подобные музыкальные хиты до сих пор пополняют репертуар «королей» и «королев» нашей поп-эстрады.

Но вернемся к «Путешествию по Советскому Союзу» главного героя этих заметок - Николая Олейникова.

«Олейникову свойственна была страсть к мистификации, к затейливой шутке. Он любил смешить и смеяться и подмечал смешное там, где другим виделось только торжественное и величавое», - вспоминал о нем сын Корнея Чуковского Николай.

С пафосом величавого торжественного, но вместе с тем и свирепого, не терпящего свободной веселости времени и столкнулось творчество Николая Олейникова, также как жизнь и творчество многих талантливых и неординарных людей в 30-е годы XX века и последующие десятилетия нашей советской истории.

В ночь на 3 июля 1937 года в своей ленинградской квартире Олейников был арестован сотрудниками НКВД.

24 ноября 1937 года «путешествие Макара Свирепого по Советскому Союзу» закончилось навсегда - Николай Олейников был расстрелян.

Полностью реабилитирован он был в сентябре 1957 года. С этого времени началось долгое путешествие его книг к читателям.

Список изданий:

1. Олейников, Николай Макарович (1895-1942). - Иронические стихи / Николай Олейников; [предисл. Л.В. Лосева]. - Нью-Йорк: Серебряный век, 1982. - 126 с.


2. Олейников, Николай Макарович (1895-1942). Удивительный праздник: рассказы: [для младшего школьного возаста] / Николай Олейников; [худож. Л. Х. Улыбина]. - Ростов на-Дону: Ростовское книжное издательство, 1989. - 93, с. : ил.


3. Олейников, Николай Макарович (1895-1942). Боевые дни: рассказы, очерки и приключения: [для младшего школьного возраста] / Н. Олейников; [худож. Д. Плаксин]. - Ленинград: Детская литература. Ленинградское отделение, 1991. - 158, с. : цв. ил. - В прил.: Музей "Ежа". Удивительные приключения Макара Свирепого / худож. Б. Антоновский, А. Успенский.


4. Олейников, Николай Макарович (1895-1942). Пучина страстей: [стихотворения и поэма] / Николай Олейников; [сост., подгот. текста и примеч. А. Н. Олейникова; вступ. ст. Л. Я. Гинзбург и А. Н. Олейникова, с. 5-50 ; худож. Л. А. Яценко]. - Лениград: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1991. - 270, с. : ил. - (Наследие).


5. Олейников, Николай Макарович. Кружок умных ребят: [задачи, загадки, головоломки, фокусы и приключения Макара Свирепого: познавательное издание для школьников] / Н. Олейников; рис. Д. и С. Плаксиных; [сост., подгот. текст, написал предисл. и послесл.: Александр Олейников]. - Санкт-Петербург: Детгиз, 2007. - 157, с. : ил., портр. - В кн. собраны материалы из довоен. дет. журн. и сб. "Еж", "Дружные ребята", "Костер", "Советские ребята" и др.

Использованные материалы:

1. Гинзбург, Л. Я. Николай Олейников / Л. Гинзбург // Олейников, Н. М. Пучина страстей: [стихотворения и поэма] / Николай Олейников. - Л.: Советский писатель, 1991. - С. 5 - 25


2. Олейников, А. Н. Поэт и его время / А. Олейников // Олейников, Н. М. Пучина страстей: [стихотворения и поэма] / Николай Олейников. - Л.: Советский писатель, 1991. - С. 26 - 50


3. Олейников, А. Н. Про Свирепого Макара, про «Ежа» и про другие занятные вещи / Александр Олейников // Кружок умных ребят / Н. Олейников. Санкт-Петербург, 2007. - С. 150-158.

Олейников