Как я и обещал в статье о 15-м чемпионате СССР, предоставляю слово замечательному эстонскому шахматному журналисту и литератору Вальтеру Хеуэру, ушедшему из жизни в 2006 году. За книгу «Наш Керес» (1977) он удостоился республиканской литературной премии – редчайший случай в шахматной литературе. Ее выход на русском языке в 2004 году стал событием. К сожалению, в книгу не вошла статья «Тайна Пауля Кереса», которая подвела итог многолетним исследованиям Хеуэра самого загадочного периода в жизни эстонского гения (1944–48). Она была опубликована в журнале «Шахматы в России» (№ 1 и 2, 1996) к 80-летию Кереса. К сожалению, тираж был небольшой, и сейчас те номера днем с огнем не найдешь. Мне бы не хотелось, чтобы «тайна Пауля Кереса», к разгадке которой ближе всех подошел именно Хеуэр, канула в Лету вместе с журналом (вставки мелким шрифтом принадлежат мне).

Сергей Воронков

Вальтер ХЕУЭР
ТАЙНА ПАУЛЯ КЕРЕСА

Досталось ли Кересу «на орехи» от советских властей в первые послевоенные годы? Этот вопрос задавался неоднократно. Известный английский историк Леонард Барден на страницах «Guardian» (1990) жалуется: «Странно, что в пору гласности из Москвы поступило так мало сведений о трех критических годах в карьере великого эстонца». После выхода в 1977 году первой части моей книги «Наш Керес» (в 2004-м издана на русском языке. – С.В.) я постоянно занимаюсь этой проблемой. Раньше это можно было делать только подпольно, в независимой же Эстонии моей работе ничто не мешает. Однако теперь с получением информации из Москвы приходится преодолевать затруднений больше, чем в прежние времена – с добыванием ее на Западе. Тем не менее, я уверен, «тайна Кереса» находится на пути к раскрытию…

От первого года советской оккупации Керес не испытал больших потрясений, хотя его журнал «Eesti Male» был закрыт, а личный счет в банке – призы за блестящие турнирные победы – «национализирован» (между прочим, в документах тогдашней службы безопасности его имя упоминается только в связи с этими деньгами). 9 мая 1941 года Керес направил письмо издателю английского журнала «Chess» Б.Вуду. Он писал: «Наше общее желание – чтобы эта мерзкая война кончилась как можно скорее… Надеюсь, что скоро мы вновь встретимся на шахматном турнире в мирной Европе!» Жестокая насмешка судьбы: письмо попало на страницы «Chess», когда родной город Кереса лежал в руинах, а конец войны был далек как никогда. Но едва грохот боев в Тарту стих, Керес сказал невесте: «Теперь мы можем пожениться. Что бы ни случилось, у немцев шахматы в таком же почете, как и у русских, так что я сумею заработать ими на пропитание».

Сегодня его наивность кажется поразительной. Но молодому человеку, далекому от политики и всецело преданному шахматам, и в голову не могло прийти, что «передвигание деревяшек» (так выражался сам Керес) может подпасть под статью о сотрудничестве с оккупантами. Учтите, что для эстонца русские были такими же оккупантами, как и немцы, а после мрачного года советской жизни немцы могли даже показаться освободителями. Спорили о том, был ли Керес антикоммунистом? Другом фашистов? Ни то, ни другое. Он был истинным рыцарем Каиссы и в то же время патриотом своей страны, которую никому не хотел отдавать.

По воле Судьбы человек, которого называли «великим молчальником», должен был до самой смерти скрывать в себе эти столь естественные чувства. Как пишет Бент Ларсен («New in Chess» № 2, 1993), «о своей жизни он рассказывал очень мало, обычно уклоняясь от этой темы… Все восхищались его спокойствием и сдержанностью, но, на мой взгляд, в этом мало интересного». Легко говорить такое вольному сыну Дании. Гарри Голомбек, старый друг Кереса, вспоминает эпизод, случившийся на олимпиаде в Амстердаме (1954): «Он так блестяще победил Шайтара, что капитан советской команды Котов заявил: “Вот подлинно советская партия!” Я рассказал об этом Кересу, и тот с горячностью, какой я от него никогда не ожидал, воскликнул: ”Нет, это подлинно эстонская партия!” Однако подобная откровенность была редким исключением, каковую Керес позволял себе лишь с самыми близкими людьми под влиянием спонтанного чувства протеста.

Осенью 1941 года немецкий журнал «Schach-Echo» возгласил: «Гроссмейстер Керес вырвался живым и невредимым из русского ада». Нацистская пресса оказала Кересу медвежью услугу. В номере таллинской «Revaler Zeitung» (5.03.1942) появилась статья «Шахматный мастер под слежкой» (с подзаголовком «Пауль Керес о пережитом им в Советском Союзе. – С.В.) , вот отрывки из нее:

«Впервые Керес посетил Москву, когда Эстония еще не стала частью Советского Союза. Приглашение в красную столицу пришло уже после его блестящей победы на АВРО-турнире. Трудности начались уже на границе с тщательного досмотра багажа, где могла быть припрятана какая-нибудь антисоветчина. Уже в то время жизнь в Москве была довольно жалкой. На первый взгляд витрины магазинов состязались в разнообразии продуктов, но при ближайшем рассмотрении колбасы и фрукты оказывались сделанными из папье-маше и дерева. В центре всего это помещались помпезные портреты Ленина и Сталина вместе с поучающими и призывными лозунгами и цитатами.

Как все иностранцы в советском раю, Керес не мог шагу ступить без сопровождающего. Приставленный к нему чекист оказался настолько бездарным, что Керес сразу раскусил его. Однажды, когда преследователь стал совать свой нос уж слишком нахально, обычно спокойный шахматный мастер потерял терпение и произнес крепкое эстонское слово, которое «тень» не поняла, ответив на него дружественной улыбкой…

Как-то раз (уже в другой приезд. – С.В. ) была организована встреча Кереса с работниками кино. Он должен был рассказать о том, какое широкое поле деятельности открылось перед шахматистами, когда Эстония стала частью Советского Союза. Поскольку Керес не говорил по-русски, проблема его «заявления» была решена простейшим образом: ему дали заранее написанный русский текст, намекнув на ГПУ, которое положительно восприняло бы обращение жителя самой молодой советской республики к гражданам “великой Родины”…»

Главной темой выступления, разумеется, были шахматы.

«Сначала гроссмейстер не смог ответить на вопрос, почему он показал столь скромные для себя результаты в Москве (на матч-турнире за звание абсолютного чемпиона СССР. – С.В. ). Он считает, что причиной могла быть общая депрессия, вызванная реалиями советской жизни…

Ботвинник был особой личностью, кумиром всех советских шахматных болельщиков… Этот еврейский шахматист – величайший педант в обыденной жизни, его день расписан с точностью до минут.

Начало абзаца Хеуэр сократил, и его можно понять – уж слишком одиозен текст: «На этот раз состоялся шахматный турнир шести лучших советских шахматистов. Трое из них были настоящими евреями: Ботвинник, Лилиенталь и Болеславский. Также Бондаревский мог относиться к евреям. Своеобразным типом был Ботвинник… Этот еврейский шахматист…» Вы знаете, только теперь я понял, как были сфабрикованы статьи Алехина в «Parizer Zeitung». При желании, согласитесь, и Кересу можно навесить ярлык антисемита…

О том, чтобы во время турнира ездить на метро, об этом не могло быть и речи. По мнению Ботвинника, там очень плохой воздух, который может нанести вред его умственной деятельности. Однажды Керес спросил его, водит ли он сам свой автомобиль. Ботвинник ответил: “Конечно, но не во время турнира – это утомляет и отвлекает”…

Регламент турнира был странным и необычным. Участникам запрещалось обмениваться хотя бы словом, а также покидать игровой зал во время партии. Такие ограничения создавали гнетущую атмосферу, приспособиться к которой западноевропейские шахматисты едва ли могут»…

Впоследствии Керес пожалел о том, что рассказал репортеру о деревянных колбасах. Конечно, основные факты Керес сообщил сам или (если учесть его нелюбовь к интервью) они были выдавлены из него. Быть может, Кересу доставило удовольствие вспомнить кое-какие частности (те же деревянные колбасы!), но обычно он избегал далеко идущих обобщений, в особенности тех, что не имеют отношения к шахматам. Притягивать же сюда ГПУ – скорее всего, дурацкая идея самой газеты. Нужно отметить, что, хотя у Кереса были причины для сведения счетов с Ботвинником после того абсолютного чемпионата СССР, он никогда не давал журналистам повода для политических инсинуаций.

Стряпня, изготовленная «Revaler Zeitung», не вызвала никакой публичной реакции в Советском Союзе. Разумеется, она пересекла линию фронта (по некоторым сведениям, была зачитана по радио) и попала в соответствующее досье. Во всяком случае, эвакуированным эстонцам сообщили, что Керес совершил нечто нехорошее.

Как известно, Алехин, чья жизнь зашла в тупик, а карьера была близка к завершению, не раз предлагал Кересу сыграть матч за мировое первенство. Керес отвечал отказом, на что Алехин как-то заметил (согласно его биографу Павельчаку): «Они все хотят дождаться, когда мне стукнет 60». Сам Павельчак пишет: «Тут Алехин явно несправедлив к Кересу. Эстонец отказывался от матча не из страха или расчета, а ввиду депрессии, вызванной войной». Это подтверждает и Карел Опоченский, который обсуждал данную проблему с самим Кересом. Между прочим, о страхе писал и Котов. Однажды, во время записи на Таллинской киностудии, я прямо спросил Пауля, как было дело. Он словно зажегся, и остальным пришлось ждать своей очереди более получаса: никто не посмел прервать гроссмейстера в пылу выступления.

Во время войны Керес сознавал тот факт, что из всех претендентов на мировую корону он один оказался «не на той стороне», и старался прожить этот период с наименьшими потерями, избегая компрометирующего матча с Алехиным, который он мог бы выиграть. Не следует придавать слишком большого значения неудачному счету их личных встреч в 1942 году (0:3) – Керес был долго лишен практики, а превратности военного времени могли по-разному повлиять на них обоих. Фаустоподобный гений шахмат Алехин стремился взлететь в последний раз, предвидя неизбежный конец, а Керес, у которого впереди была вся жизнь, не проявлял такой решительности. В 1943-м они играли на равных, и в случае поединка подорванное здоровье чемпиона вполне могло бы сказаться.

Однако, не играя в шахматы, Керес не смог бы заработать на жизнь себе и своей семье; хотя он, видимо, уже понимал, сколь опасным может оказаться участие в турнирах, проводимых в «новой Европе». В один из «моментов истины» он поведал мне: «В Испании я спросил Алехина: “Если я вернусь домой, снимут ли мне русские голову?” Алехин ответил: “Да, снимут”».

И все-таки Керес вернулся домой – в самый последний момент…

Летом 1944-го, когда тысячи эстонцев любой ценой стремились уехать в Швецию, он уже находился там, приглашенный играть в турнире. Однако он пренебрег таким счастьем и в начале июля прибыл в Таллин. Многие удивлялись, но Керес исполнил свой высший человеческий долг: он вернулся, чтобы спасти от войны жену и детей – двухлетнего сына и годовалую дочь. Это поняли шведы, писавшие: «Его игра в турнире была лишена обычного блеска. Он был явно потрясен происходящим с его домом и семьей».

Немцы пытались уговорить Кереса уехать с ними, предостерегая: «Мы знаем, что вы опять собираетесь в Швецию…» Так и было. Однако отъезд затянулся, за каждое место на корабле шла жестокая борьба (прямо как в Одессе весной 1919 года, когда Алехин так и не смог, в отличие от Бернштейна, попасть на корабль союзников. – С.В.), а Красная Армия стояла уже у ворот Таллина. Эстонское правительство и лидеры движения сопротивления вместе со свитой пытались спастись бегством. Они хотели взять с собой нескольких выдающихся деятелей эстонской культуры, в том числе Кереса. Быстроходные катера должны были прибыть в маленькую приморскую деревушку в ста километрах от Таллина. Однако Судьба распорядилась иначе: катера так и не пришли…

Мария Керес вспоминает, что первые дни после «восстановления советской власти» были довольно тревожными. Но жизнь все же как-то вошла в колею. Бывшие жители Тарту нашли прибежище у знакомых в Таллине. Кое-кто из местных начальников пытался оказать посильную помощь, среди них – присланный из Москвы спортивный лидер, армянин по национальности. Когда вновь открылся шахматный клуб, Кереса приняли туда инструктором с зарплатой 690 рублей (буханка хлеба на черном рынке стоила 50). Потом официальным распоряжением для него в городской газете была открыта шахматная колонка.

Тогда же начались загадочные события, которым даже сейчас не находится разумного объяснения. Решения принимались за закрытыми дверями, и те, кто был как-то связан с этими решениями, могут вспомнить лишь отрывочные факты да противоречивые слухи тех лет. Архивы большей частью всё еще закрыты, тогдашняя пресса хранила молчание, а Керес навсегда унес свою тайну с собой.

Представьте: однажды, поздним вечером последней военной зимы, из Москвы в дом Кересов неожиданно заявляется большой чин НКВД в папахе, хозяин уединяется с ним в отдельной комнате, их беседа длится несколько часов. Опасный гость уходит, и Пауль говорит жене: «Смотри, он даже оставил мне свой номер телефона». И всё.

Это вовсе не означает, что Керес скрыл некий ужасный секрет. Такова была его обычная манера поведения – брать на себя всю ответственность. И позднее, составляя тексты очень важных писем в Москву, он, несмотря на свой плохой русский язык, никогда не обращался за помощью к жене – русской по матери, да еще слависту по образованию. Пусть опасные мужские игры останутся уделом мужчин!

Так что же случилось или могло случиться с осени 44-го по весну 45-го?

Уже в октябре Кереса насильственно, под предлогом проверки паспорта, доставили в НКВД. Этот случай он сам потом частично объяснил: его спутали с однофамильцем, баскетболистом Робертом Кересом, бежавшим вместе с немцами. Ему припомнили также интервью в «Revaler Zeitung». Кое-что можно почерпнуть из одного письма в архиве Кереса (точнее, варианта на эстонском языке) – к председателю Спорткомитета СССР В.Снегову (8.12.1944).

«До меня то и дело доходят слухи о том, будто бы я выступал по радио с антисоветскими речами вскоре после прихода немцев, – пишет Керес. – Я лично не имею представления о таких речах и считаю, что мое имя использовали для пропаганды… Немцы пытались убедить меня в необходимости скорейшей эвакуации в Германию. По этой причине я часто переезжал с места на место со своей семьей – женой и двумя маленькими детьми: во-первых, чтобы избежать назойливых уговоров об эвакуации, а во-вторых, чтобы создать впечатление, будто я намерен покинуть страну… В настоящий момент моя шахматная деятельность прервалась в ущерб моей семье. Как советский гроссмейстер я должен иметь право на какую-то помощь в получении средств к существованию. Из-за моего временного пребывания вне СССР я лишился таковых…

Товарищ Снегов! Я надеюсь своим участием в полуфинале чемпионата СССР в Москве в феврале 1945 года восстановить хорошую шахматную форму и подтвердить, что я вхожу в число сильнейших советских шахматистов. Кроме того, участие в этом турнире поможет мне восстановить дружеские связи с шахматистами из других союзных республик, с которыми я знаком по прошлым турнирам, и я уверен, что общие усилия всех шахматистов будут содействовать дальнейшему прогрессу и процветанию советской шахматной культуры».

Кстати, ответа на это письмо эстонский гроссмейстер так и не получил.

В январе 45-го Кереса вновь вызвали на допрос, на сей раз официально, несмотря на то что у него было воспаление среднего уха: «Не имеет значения!» Этот допрос – очередная «черная дыра». Хотя можно предположить, что вопросы там задавались уже более конкретные.

Историк Март Лаар (в недавнем прошлом премьер-министр Эстонии) отреагировал на одну из моих публикаций по данной теме. Будучи первым, кому удалось проникнуть в спецхраны, он самоуверенно заявил: «Пауль Керес не был активным участником движения сопротивления, однако сочувствовал и помогал ему. Он принадлежал к студенческой организации вместе с легендарным вождем нелегалов Лео Тальгре, который иногда скрывался у него, которому он изготавливал поддельные документы и т.д.»

Мария Керес с негодованием отвергает эту версию. Трудно поверить, чтобы человек, мечтающий о мировой короне, стал подвергать себя таким приключениям! Я тоже больше полагаюсь на «московский вариант» (в текстах Лаара удручающе много мелких ошибок, более того: он не помнит, откуда почерпнул эти сведения). Однако для исследователя не бывает фальшивых документов. Осенью 1994-го, читая материалы КГБ, я должен был положиться на свойственное шахматистам позиционное чутье, чтобы найти в, казалось бы, случайной папке документ, положивший конец всяким домыслам.

Итак, Керес попался в сети как проходящий по делу одного знакомого. Тот был близким помощником Тальгре, помогал ему в строительстве бункера в центральной Эстонии, прятал у себя на работе его радиопередатчик и оружие, изготавливал поддельные документы, оставлял Тальгре ночевать у себя. Когда Кереса вызвали на первый допрос, сотрудники органов, по всей видимости, об этом еще ничего не знали: Тальгре с поддельным паспортом находился тогда у этого знакомого, с пистолетом наготове, но на него не обратили внимания.

Керес, похоже, догадался, кто такой Тальгре: он сказал жене, что «этот человек ни за что не дастся живым» (так и случилось). Керес не испугался, даже узнав, что всю группу захватили, а хозяин квартиры арестован. Как раз тогда он обратился к Снегову за разрешением выступить в московском полуфинале…

Имя гроссмейстера впервые появляется в документах 4 января, в показаниях связного Тальгре: «У меня возникло впечатление, что Керес вполне мог быть человеком Тальгре, потому что он знал о его деятельности». 26 января один из руководителей группы показал: «Керес был хорошим знакомым Тальгре. Я полагаю, что он был вовлечен в его разведывательные операции». 1 февраля два разных следователя допрашивали двух главных на тот момент арестованных специально по поводу Кереса. Самого Пауля допрашивали примерно тогда же. Неудивительно, что «великий молчальник» был нем как могила.

Отставной подполковник Борис Фролов (возможно, единственный ныне живой свидетель из тогдашних органов безопасности) может подтвердить, что начальник следственного отдела эстонского НКГБ майор Якобсон хотел во что бы то ни стало посадить Кереса. 13 апреля, через шесть дней после того как Керес написал свое историческое письмо Молотову, местные органы подготовили список 111 главных врагов советской власти в Эстонии – «активных участников националистического подполья, проводивших активную деятельность, направленную на отторжение Эстонской ССР от Советского Союза и реставрацию буржуазного строя, а также их пособников». Номер 85 в нем получил Пауль Керес: «Шахматист, был связан с Тальгре, перед отступлением немцев из ЭССР намеревался бежать в Швецию, с этой целью выезжал на побережье уезда Ляянемаа». Однако нарком эстонского НКВД Кумм приказал вычеркнуть имя Кереса из списка.

Это совпадает с утверждением гораздо более важного сотрудника органов безопасности, полковника Бориса Вайнштейна, который осенью 1944 года по делам службы встретился с Куммом в Таллине. В конце беседы Кумм попросил его, как председателя Всесоюзной шахматной секции, разрешить Кересу участвовать в чемпионате СССР. Ответ Вайнштейна был предельно ясен: «Есть общая установка – тех, кто во время войны находился на оккупированной территории, в первый послевоенный чемпионат не пускать. А с Кересом ситуация еще сложнее… Если по закону, то ему за сотрудничество с немцами надо 25 лет давать, и вы это знаете не хуже меня. Он же в их турнирах играл, с Алехиным якшался…» («Шахматный вестник» № 8–9, 1993).

По словам тогдашнего спортивного руководителя республики, Керес жаловался ему на то, что Москва продолжает не обращать на него внимания. Этот руководитель попросил совета у зампреда Совнаркома Эстонии, и тот посоветовал обратиться к Молотову, который был известен как шахматный болельщик. 7 апреля 1945 года Керес пишет письмо «тов. В.М.Молотову, Москва, Кремль»:

«Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович!

Оказавшись во время фашистской оккупации во власти немцев на территории Эстонской ССР, я был оторван от советских шахматистов в течение трех с лишним лет. Не будучи в силах отказаться от шахматной игры, я за это время, при оккупантах, принял участие в пяти турнирах. По-видимому, по этой причине Всесоюзный Комитет по делам физкультуры и спорта не считает возможным допустить меня к участию в турнире на первенство СССР, хотя я в 1941 году был признан гроссмейстером СССР по шахматам.

Вполне сознавая свою ошибку, прошу все же принять во внимание сложившиеся для меня в годы оккупации тяжелые обстоятельства. Мне очень хочется быть восстановленным в правах высококвалифицированного советского шахматиста и доказать на деле, что я в состоянии с честью выполнять обязанности, связанные с почетным званием советского гроссмейстера. Со своей стороны хочу приложить все старания к тому, чтобы мое участие в шахматных турнирах СССР шло бы на пользу всему Советскому Союзу. Хочу также посвятить все силы на поднятие уровня шахматной культуры в Эстонской ССР.

Прошу Вас, Вячеслав Михайлович, помочь мне стать опять полноправным членом советской шахматной семьи».

Неизвестно, кто написал это письмо (как обычно, дома Керес не обмолвился об этом ни словом). Думаю, что сделал это сам Керес, невзирая на свой плохой русский язык, при помощи словаря (в оригинале есть грамматические ошибки). На мое счастье, Мария Керес нашла копию письма среди прочих бумаг.

Ответа Керес, конечно, не получил. Но в конце апреля его вызвали для беседы к партийному руководителю Эстонии. Николай Каротамм был настоящим сталинистом, но стремился поддерживать национальные кадры. До того момента он не имел никаких контактов с шахматами, но сразу стал покровителем Кереса, решая порученное ему Москвой дело как свое собственное (он поддерживал гроссмейстера до самого своего падения в 1950 году). Первую попытку он предпринял уже в мае. Керес был в деревне недалеко от Таллина, когда к нему приехал курьер от Каротамма: быстрее в Москву, на чемпионат СССР! Однако путешествие Кереса прервалось в Таллине: для Москвы он по-прежнему находился «в карантине».

Я тщетно искал в архивах компартии Эстонии хоть какие-то следы дальнейшей судьбы письма к Молотову. Могу сослаться лишь на воспоминания Юрия Авербаха, которому тогдашний председатель Спорткомитета СССР Николай Романов, уже будучи на пенсии, рассказал: «В начале лета 1945 года я был вызван к Молотову. У него в кабинете находился В.Абакумов – министр госбезопасности. Выслушав обе стороны (а Абакумов был настроен против Кереса), Молотов неожиданно спросил: “Если бы Керес остался в Швеции, он жил бы лучше, чем здесь?” И после паузы, не дожидаясь ответа, подвел черту: “Всё, вопрос решен. Пусть Керес играет!”».

Прекрасный рассказ, но хотя бы один документ был бы более убедителен.

Немаловажно узнать, когда Керес впервые вновь оказался в Москве. Мария Керес считает, что это случилось только в конце года. Но в американском журнале «Chess Review» (ноябрь 1945) говорится: «Согласно советской газете «Правда», в августе Керес посетил Москву». Я искал ту заметку в «Правде» или отчет о его поездке в архивах эстонского Спорткомитета, но всё впустую. Однако достоверно известно, что Керес вместе с женой был в Москве 15 декабря и присутствовал на заседании шахматной секции ВОКС (Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. – С.В.) . Более того, он дал сеанс и выступил с лекцией по теории, заполнил при помощи жены выездную анкету и нанес визит Ботвиннику по приглашению последнего. Мария Керес вспоминает: «Котлеты были вкусные, а Ботвинник очень мил – он всегда хорошо относился ко мне. Когда зашла речь об Алехине, он сказал, что такому человеку ни за что не подал бы руку. Он явно намекал на Пауля».

Но именно Ботвинник очень скоро протянул руку Алехину, вызвав его на матч за мировое первенство. Тут важно бы узнать, что за решения принимались тогда в Москве за кулисами официальных встреч и обедов. А также: обсуждался ли закрытый тренировочный матч между Ботвинником и Кересом, сведения о чем всплыли только сейчас («Chess Herald» № 1, 1994)?

В статье «Тайное оружие Ботвинника: Керес и бутерброд с икрой» шахматный историк Юрий Шабуров рассказал о своей уникальной находке в Государственном архиве России – детальном «Проекте плана подготовки М.М.Ботвинника к матчу с Алехиным» в 1946 году. Вторым пунктом в нем значился «закрытый матч с Кересом (20 партий), 10 мая – 1 июля» , да еще с формулировкой: «Необходимо обеспечить участие». То есть попросту – заставить!
А теперь вдумайтесь: Ботвинник требует в спарринг-партнеры не кого-нибудь, а именно Кереса – главного, по мнению Алехина, претендента на матч с ним (об этом чемпион заявил в феврале 1944-го в интервью для «Chess Review»). Михаил Моисеевич сознаёт, что, стань об этом известно в шахматном мире, – скандала не избежать. Поэтому особо оговаривает – «закрытый матч». Но условия-то серьезные: 20 партий, почти два месяца игры. Постойте, да ведь это же финальный матч претендентов! Только играемый в тренировочных целях одного из соперников…
Совсем недавно Игорь Ботвинник предпринял попытку обелить своего двоюродного дядю, заявив на страницах «64» (№ 4, 2008): «скорее всего, план составлен каким-то чиновником из СК». Рассчитано на простаков. Хотел бы я увидеть чиновника Спорткомитета, который по собственной инициативе посмел бы хлопотать о «получении квартиры большей площади» для Ботвинника, а о его матери написать, что «она находится в психиатрической больнице им. Ганнушкина»! А взять фразу: «Мы просим разрешения на единовременный приезд семей в дом отдыха». Это кто просит: тоже «чиновник из СК»? Или все-таки Ботвинник с Рагозиным, перечислению личных нужд которых посвящена целая страница?
В подтверждение своей "версии" Игорь Юльевич привел слова Ботвинника, сказанные им якобы еще при жизни: «Какие идиоты! Как я мог планировать закрытый тренировочный матч с моим главным соперником Кересом, да еще из 20 партий!» Начнем с того, что зимой 1946 года Керес был не «главным соперником» Ботвинника, а изгоем, которому не разрешали играть в турнирах. Далее: непонятно, что мешало племяннику «вспомнить» эти слова раньше? Но главное: почему сам Ботвинник не выступил в печати с опровержением – ведь статья Шабурова появилась, напомню, в январе 1994-го, за полтора года до его смерти? Ответ напрашивается: Михаилу Моисеевичу нечего было возразить. Автор статьи указал всё: фонд, опись, номер дела… Племянник лукавит, утверждая, что «под планом не было подписи». Была! Но… «Нижняя половина третьей страницы документа оказалась аккуратно оторвана, – пишет Шабуров. – А ведь на ней должны были находиться визы-подписи тех, кто составил и одобрил этот план: Ботвинника, Рагозина и т.д. Без такого официального оформления документы не включались в папки-дела, подлежащие хранению в государственных архивах (выделено мною. – С.В. ). Видимо, позднее кто-то решил сохранить в тайне круг лиц, участвовавших в подготовке документа».

В марте 46-го Керес неожиданно едет в Тбилиси. В открытом чемпионате Грузии ожидалось участие нескольких гроссмейстеров из Москвы, но приехал только Микенас из Литвы. Керес пробыл в Грузии более месяца.

В июне его включили в сборную СССР на вторую доску (1. Ботвинник) на радиоматч с командой Англии. Кажется, Керес полностью восстановлен в правах. Не тут-то было! В августе его не пускают на турнир в Гронингене, хотя он, похоже, до последнего момента не терял надежду. Случилось так, что Пауль прочитал сообщение ТАСС об отъезде советских участников в моем присутствии. Он не сказал ни слова, но выражение его лица было более чем красноречивым. Пока мы сидели, он чертил что-то на листке бумаги. Когда он ушел, я взглянул на этот листок: он весь был исписан словом «kurat» («черт»)!

В сентябре он играл в Москве в матче СССР – США и принимал участие в переговорах о будущем чемпионате мира, подписав соответствующее соглашение. Уж теперь-то, казалось, все неприятности позади…

Однако в начале 47-го в Ленинграде, на чемпионате СССР, группа участников вдруг выступила с жалобой, в которой Кереса вновь называли фашистом. Этот не укладывающийся в голове факт подтвердил тогдашний член бюро компартии Эстонии, добавив: Кересу помог Ленинградский горком. В 1982 году и Михаил Юдович подтвердил мне: да, была такая жалоба… Или, например, история с его первой послевоенной поездкой за границу – в 1947 году в Англию, после отказа Ботвинника возглавить советскую команду. До последнего момента не умолкали правительственные телефоны в Таллине: а нет ли у местных «органов» возражений по поводу выезда Кереса? Министр Кумм быстро обзвонил всех своих помощников и ответил: «Нет!»

И, наконец, моя беседа с Ботвинником в 1990 году. Я начал с вопроса:

– Что вы можете сказать по поводу заявлений, что тогда вы заступились за Кереса?

Ботвинник засмеялся:

– Года четыре назад в одном немецком шахматном журнале появилось интервью Карпова. Мы тогда не контактировали, и Карпов был зол на меня. Он сказал, что после войны Кереса не выпускали на турниры, а Ботвинник требовал, чтобы его посадили. Журналист добавил, что встречался с Кересом и расспрашивал его об этом периоде. Керес намекнул, что ему помог я. В заключение журналист написал: Карпов должен доказать, что Ботвинник преследовал Кереса, иначе он – бесчестный человек…

Так вот кого, оказывается, Ботвинник имел в виду, говоря об «интервью весьма известного советского гроссмейстера немецкому шахматному журналу» в очерке «Павел Петрович», опубликованном в газете «Правда» к 75-летию Кереса.

К сожалению, Ботвинник не знал, кому Керес доверил свои откровения. Вскоре после этого я был в Германии в гостях у Лотара Шмида, и он при мне обзвонил всех видных шахматных издателей. Все помнили о таком интервью, но… не о его авторе. Я подумал: если уж Шмид ничего не может сделать, значит, родился еще один миф. И описал всё, как было, в эстонской газете «Sirp». Прошла неделя, и зазвонил телефон. «Взгляните в “Sirp” на ту же страницу, где опубликована ваша статья. Под ней напечатаны мои воспоминания. Я – автор того загадочного интервью».

Вскоре уроженец Прибалтики д-р Бернд Нильсен-Стоккебю (он работал в Москве немецким корреспондентом) прибыл в Таллин. Так я смог прочесть оригинал под названием «Карпов подозревает Ботвинника»: «В майнцской студии ZDF (Центральное германское телевидение) я участвовал в сеансе одновременной игры против Карпова и взял у него короткое интервью. Речь зашла о Пауле Кересе, с которым я был знаком по совместной учебе в Эстонии… Я сказал Карпову: “В начале 60-х один советский гроссмейстер сказал мне, что Керес обязан Ботвиннику разрешением Советской шахматной федерации вновь участвовать в турнирах после задержаний и многочисленных допросов, которым он подвергся…” Карпов решительно опроверг это: “Совсем наоборот! Ботвинник вовсе не заступался за Кереса, он был против того, чтобы Кересу позволили играть”. Ввиду исторического значения обоих великих мастеров для шахмат подобное высказывание о Ботвиннике не могло быть оставлено без ответа. Поэтому я письменно сообщил Карпову, что предам гласности его информацию или дезинформацию. Думаю, что я имею право на это, поскольку Карпов не предупреждал меня о неразглашении и сознавал, насколько важно сказанное им. Я лично считаю мнение Карпова ложным. Говорю это, основываясь, в частности, и на двух моих беседах с Кересом незадолго до его смерти».

Я передаю эту забавную историю, чтобы показать, сколько ложных сведений окружает нас в связи с «тайной Кереса», и их жертвой становятся даже те, кто был к ней как-то причастен.

Между прочим, Ботвинник по ходу беседы был спокойно-ироничен – мол, я выше подобной ерунды:

– Вряд ли я мог написать что-то в защиту Кереса сам. Может быть, гроссмейстеры написали коллективное письмо? Сейчас уже трудно вспомнить… Может быть, что-то знает мастер Абрамов, он был близок с Рагозиным – не Рагозин ли это организовал? Я мог подписать письмо, но я его не писал… В любом случае я не действовал против него, я никогда не занимался интригами. Я считаю, что это недостойно шахматиста. Мы сражались за шахматной доской. Почему я относился к нему критически? В Москве у меня была сильная оппозиция, Керес и Смыслов не были на моей стороне. Мне это не нравилось. Я разозлился, когда голландцы предложили очень тяжелые условия для матч-турнира на первенство мира. Я предложил послать протест, но Смыслов и Керес не поддержали меня. Так же как и Спорткомитет. В высших сферах по какой-то причине были против меня.

Об отношениях между советскими претендентами накануне матч-турнира 1948 года можно судить по эпизоду из книги Ботвинника «К достижению цели» (Москва, 1978):
«Перед отъездом собираемся в кабинете председателя. Заявляю о своем несогласии с организацией турнира в Гааге, объясняю, что это вредит интересам дела. Все отмалчиваются. Настал момент, когда всё должно проясниться.
– Предлагаю своим товарищам быть противниками за шахматной доской, но друзьями в вопросах организации соревнования. Я протягиваю вам руку…
Протянутая рука повисла в воздухе – Керес и Смыслов отвернулись. Председатель застыл как изваяние».

– По общему мнению, вы были фаворитом, так сказать, официальным претендентом на звание чемпиона мира.

– Вот уж неправда! Тогда Бондаревский был близок к Спорткомитету. После нашего возвращения из Гааги он выступал на ленинградском спортактиве и сказал: «По общему мнению, чемпионом должен был стать Керес, но он в плохой форме. Теперь чемпионом станет Решевский. У него очков меньше, чем у Ботвинника, но таланта больше…» К счастью, все эти вещи решаются за доской.

Такова правда в изложении Ботвинника. Он тоже был известен чрезвычайной подозрительностью и мог, несомненно, видеть привидения. Но очевидно, что человек с его характером не мог быть в фаворе, он сам создавал себе врагов. Когда Ботвинник вспоминает, что после Гааги Жданов в ЦК партии пожелал ему победы, уместно спросить, почему это не было сделано до Гааги? Жданов со товарищи нуждались в «этой победе», но сначала, видимо, не было ясно, на какую лошадку ставить. Теперь Ботвинник мог победить и, значит, нуждался в поддержке. По правде говоря, для этой публики люди, переставляющие шахматные фигурки, сами были пешками.

И все-таки: как Керес относился к Ботвиннику? Ответить на этот вопрос попытался известный немецкий гроссмейстер Вольфганг Унцикер, хорошо знавший обоих. Вот отрывок из его статьи «Доброжелательность аристократа» в журнале «KARL» (№ 2/2004), перепечатанной русскоязычным таллинским журналом «Вышгород» (№ 1/2006):
«Взаимоотношения между Ботвинником и Кересом были напряженными. В конце концов они же были конкурентами. Смыслов утверждал, что плохие результаты имели в своей основе психологию. По-видимому, Керес на протяжении долгого времени просто видеть не мог Ботвинника. Антипатия вначале была стойкой, отношения нормализовались медленно. Ботвинник позже писал (после смерти Кереса. – С.В.), что взаимное неприятие с годами перешло в дружбу. Когда я говорил об этом Холмову, известному скептику, он ответил: «Глупости!»
Допускаю, что роль играли и другие вещи. Все считали, что Ботвинник придерживался твердой линии и, без сомнения, стремился при помощи даже внешахматных средств возможно дольше оставаться чемпионом мира. Коллеги его недолюбливали. Ходили слухи, что он пытался помешать участию Кереса в матч-турнире на первенство мира (1948), интриговал против него. Противоположное мнение – якобы Ботвинник поддержал Кереса, с тем чтобы тот мог играть, – Мария Керес решительно отвергла. Она предполагала, что могло быть только наоборот. Со мной Керес на этот счет никогда не откровенничал, в том числе и в положительном смысле. В 1957 году я спросил у него, можно ли Ботвиннику доверять, на что Керес ответил, что он в этом не уверен.
Упрямо сохраняется и слух о том, что Ботвинник проиграл пятую – последнюю – партию Кересу в матч-турнире умышленно, чтобы оттолкнуть Решевского. Керес же рассказал мне в ответ анекдот, опровергающий это. Ботвинник уже на пятом ходу предложил ему ничью. Керес ее отклонил. На десятом ходу Ботвинник повторил предложение, на что Керес ответил грубым русским ругательством. Ботвинник покраснел. «Возможно, это было несколько непорядочно», – сказал Керес мне. Хотя он достаточно хорошо понимал русскую речь, но разговором владел недостаточно. Поэтому иногда употреблял вульгарные выражения. Я думаю, что Керес не совсем ясно представлял себе, что он тогда сказал».

По окончании школы я стал инструктором в Таллинском шахматном клубе (1946–48), заняв место, ранее принадлежавшее Кересу. Так я оказался причастен к его подготовке к борьбе за мировое первенство, а во время матч-турнира постоянно был на связи с Гаагой и Москвой и имел представление о задачах, которые ставил перед собой Керес, и о его настроении. На сегодняшний день я не имею доказательств того, что это историческое состязание было всего лишь спектаклем. Напротив, известные мне факты говорят о том, что Керес собирался сражаться и победить. Вот один из них. Как известно, Ботвинник воздержался от участия в 15-м чемпионате СССР и турнире в Пярну, а Керес играл в обоих соревнованиях. За три месяца до матч-турнира в Москве прошла генеральная репетиция – турнир памяти Чигорина, где выступил и Ботвинник. В Таллине Кересу советовали воспользоваться тактикой своего соперника и пропустить турнир. Керес ответил: нет, я отстаю на очко в личных встречах, я хочу реванша перед Гаагой. В той решающей московской встрече Керес играл неуверенно и отложил партию в безнадежной позиции. Мария Керес вспоминает, что Пауль всю ночь в гостиничном номере искал несуществующий путь к спасению: «Таким я его никогда не видела…»

Между прочим, Мария Керес тоже отвергает возможность каких-либо нешахматных комбинаций, в отличие от английского историка Леонарда Бардена (и не его одного), утверждающего: «Похоже, Керес заплатил за свое возвращение в шахматы ценой обязательства перед советскими властями не мешать Ботвиннику в его борьбе за мировое первенство».

Можно говорить о недоверии, подозрениях, полном пренебрежении личностью (даже такой известной), лишениях – всем том, что типично для «советской жизни». Верно сказал Спасский: «По собственному опыту знаю, что взбирающийся на вершину всё больше должен думать о главной цели, забывая обо всем остальном и отбрасывая всё “лишнее”, – иначе он погиб. Но разве Керес мог забыть “всё остальное”?»

Взгляните на партии, сыгранные в матч-турнире между Кересом и Ботвинником: почти во всех Пауль играл на выигрыш, но его игра была тусклой, а счет – разгромным (1:4). Может быть, виновато слишком большое желание победить, психологическая несовместимость? Или то самое «всё остальное», о чем соперник напоминал ему вновь и вновь?

Однажды Керес, проходя мимо здания КГБ на Лубянке, сказал жене: «Интересно, что там у них написано обо мне?» Наверное, там есть что-то неприятное и неинтересное, но, несмотря на всё это, досье Кереса следует открыть. Этого требует честь и достоинство – и его, и Ботвинника, честь и достоинство шахматного мира. В конце концов, знание лучше, чем продолжающаяся секретность, дающая повод для самых различных предположений.

ЭПИЛОГ

Статья была уже закончена, когда в архивах эстонского КГБ мне удалось найти ответ на вопрос Кереса. В его личном деле много справок, донесений агентов и установок (все, естественно, под грифом «Секретно»). Приведу выдержки лишь из одного документа – «Справки по материалам выездного дела № 1417 и ДОП № 784, том II, хранящихся в 10 отделении и I отделе Комитета, на КЕРЕСА Пауля Петровича» (11.03.1971):

«…По данным ПГУ, П.Кересу в 1945 году (1947-м! – С.В. ) в Лондоне неизвестные лица дважды вручали письма, содержание которых осталось невыясненным. В 1948 году в Голландии встречался с немецком шахматистом Шмидтом Паулем, сбежавшим в Германию в 1939 году, а также с шахматистом Вудом (напомню, издатель журнала «Chess». – С.В. ), подозреваемым в причастности к английским разведорганам…

В 1968 году П.Керес давал объяснение в ЦК КПЭ в связи с тем, что, будучи в Чехословакии, посетил Пахмана на его квартире. На встрече присутствовал Затопек (знаменитый чешский легкоатлет. – С.В. ). Пахман и Затопек враждебно настроены к СССР. Пахман арестован в Чехословакии по политическим мотивам.

Как известный шахматист, П.Керес неоднократно выезжал в капиталистические и социалистические страны. В 1970 году решением Комиссии ЦК КПЭ ему было отказано в выезде в ФРГ в частном порядке по приглашению знакомого…

По данным I отдела КГБ при СМ ЭССР, Керес Пауль в 1945–1952 гг. разрабатывался по делу-формуляру. Основанием для заведения дела послужили официальные и агентурные материалы, свидетельствовавшие о том, что он, оставшись на оккупированной немцами территории ЭССР, осенью 1941 года (в марте 1942-го! – С.В. ) дал сотрудникам газеты «Ревалер Цейтунг» интервью, в котором резко критиковал советский строй. Кроме того, якобы оказывал содействие руководителям подпольного эстонского национального комитета и принимал участие в их сборищах.

Проверкой, произведенной I отделом Комитета в декабре 1945 года, было установлено, что Керес, рассказывая о своих впечатлениях о поездке в СССР сотруднику газеты «Ревалер Цейтунг», указал, что жизненный уровень рабочих в СССР ниже, чем в буржуазной Эстонии и Германии. Содержащиеся же в статье враждебные по отношению к СССР измышления являются вымыслом самого корреспондента. Было также выяснено, что некоторые руководители эстонского национального комитета являлись старыми знакомыми Кереса, о враждебной деятельности которых ему известно не было.

Полученными в ходе дальнейшей проверки материалами Керес характеризовался положительно. В связи с этим дело-формуляр на него было сдано в 1952 году в архив, а в 1960 году, во время пересмотра, уничтожено со снятием объекта с оперативного учета.

Агенту 2 отдела «Петрову» Керес говорил, что во время его первых поездок за границу многие неизвестные лица, в том числе и эстонские эмигранты, искали с ним встречи и пытались его обрабатывать, однако в последнее время его больше не беспокоят.

В 1958 году КГБ Эстонии проводил работу по Кересу в плане склонения его к сотрудничеству с нашими органами. Во время беседы оперработника с Кересом он рассказал, что, будучи за границей на соревнованиях, его однажды склоняли к измене Родине. Керес рассказал также о фактах распространения среди советской делегации антисоветской литературы. В процессе этой беседы выяснилось, что Керес не имеет желания активно сотрудничать с органами КГБ, но согласен поддерживать с органами контакт. В последующем, встречаясь изредка с нашим оперработником, Керес охотно рассказывал об обстоятельствах его новых выездов за границу и о своих связях. У оперработника сложилось впечатление, что Керес был с ним откровенен…»

Но, как известно, доверяй, но проверяй! Резолюция на справке гласит: «В связи с постоянными выездами Кереса за кордон и наличием у него там обширных связей, а также с учетом имеющихся у нас данных, необходимо: а) проверить все связи “К” (в том числе и те, с которыми переписывается) по учетам ПГУ; б) после этого подготовить письмо с просьбой ориентировать агентуру Центра на изучение “К” за границей». А вот и финальная точка в нашей истории: за общенациональными похоронами Кереса в 1975 году наблюдали пять полковников КГБ!

Эстония отмечает столетний юбилей Пауля Кереса. Подготовлены радио и телепередачи, появились обширные статьи в газетах и на сайтах, уже раскуплена вышедшая на эстонском новая обширная биография Кереса (автор Пааво Кивине).

Выйдут почтовая марка и монета достоинством в два евро с изображением выдающегося гроссмейстера.

Эстония стала первой страной на постсоветском пространстве, вступившей в зону евро, но и до этого изображение Кереса можно было видеть на пятикроновой купюре.

Несколько лет назад, получая сдачу в таллиннском кафе, спросил у молоденькой официантки: «Вы знаете, чей портрет изображен на банкноте?»
«Конечно», - ответила девушка. Это Пауль Керес».

Торжества приурочены к 7 января, а уже на следующий день начнется мемориал Кереса по рапиду, который собрал сильный состав.

Тигран Петросян, Пауль Керес, Михаил Таль. Кюрасао 1962.

В последние годы, бывая в Москве, Керес звонил Ботвиннику, заезжал к нему домой: причины противостояния улетучились, и Кересу открылся другой Ботвинник - внимательный, благожелательный. В конце шестидесятых, посетив того на даче, Керес заметил: «А Ботвинник вообще-то не такой плохой человек, милый, приветливый...»

«Он все забыл, Пауль все забыл...» - вздыхала Мария Августовна Керес, когда я расспрашивал ее об отношениях выдающихся шахматистов.

Пользовавшийся безоговорочным уважением всего шахматного мира, эстонский гроссмейстер мог бы стать идеальным президентом ФИДЕ. Но он был гражданином СССР, и ни одно решение на этом посту не смог бы принять без «консультаций» со Спорткомитетом, а фактически с более высокими инстанциями. Хотя с тех пор прошло полвека, и Советский Союз прекратил существование, мало что изменилось и в наши дни.

Керес прекрасно понимал всё сам, и когда Милунка Лазаревич во время Олимпиады в Ницце в 1974 году прямо спросила его об этом, Пауль Петрович только засмеялся: «Самостоятельно я могу только книги писать». Понятно, что эстонский гроссмейстер имел в виду шахматные книги. Впрочем и они не оставались .

* * *

Как сложилась бы его карьера, если бы катер в сентябре 1944 года пришел из Швеции вовремя и Керес оказался в свободном мире? Корчной полагает, что эстонец завоевал бы высший титул, ведь Кересу в 44-м не было и тридцати. Вдова Кереса не разделяла этой точки зрения: «Думаю, все равно не стал бы, - говорила Мария Агустовна. - Керес не был так беспощаден к себе да и к другим, как Ботвинник» .

Вероятно, она права: характер выдающегося гроссмейстера был недостаточно жестким (или плохим - как посмотреть), чтобы стать не одним из лучших, а самым лучшим. Единственным.

Можно ли представить себе Ботвинника опаздывающего на тур, приходящего на игру с теннисной ракеткой под мышкой или играющим, не обращая внимания, что идут его часы, роббер бриджа, как это случалось с Кересом в молодые годы? Или небрежно проанализировавшим отложенную партию, потому что ему захотелось провести вечер с друзьями, приехавшими из Таллинна? А ведь на Авро-турнире в Амстердаме в важнейшей партии с Алехиным вместо элементарного выигрыша он получил только пол-очка.
Целеустремленность предполагает сознательный волевой отказ от прочих радостей во имя избранной цели, а Пауль Керес не хотел отказываться от своего тенниса, бриджа, общения с друзьями, от многого того, к чему привык и что ткалось на холсте каждого прожитого дня.

«Свой крест нужно нести терпеливо», - писал он домой после одного из первых, еще довоенных выступлений в Советском Союзе.

«Я должен был играть в шахматы и ждать. Это был перст судьбы», - признавался Керес, будучи уже пожилым человеком.

Почти библейские слова, заслуживающие уважения как жизненная концепция, но несовместимые с жестокой борьбой за звание сильнейшего шахматиста планеты.

* * *

Керес из семьи долгожителей: его отец и мать достигли преклонного возраста, а старший брат Харальд (1912-2010) - известный физик, академик, заведующий кафедрой в Тартусском университете ушел из жизни лишь пять лет назад.

Незадолго до смерти Харальд Петрович вспоминал: «О происхождении нашей фамилии отец рассказывал так - “два соседа отправились в имение на раздачу фамилий. Один из них захотел, чтобы его фамилия звучала каждый воскресный день. Его назвали Кирик (церковь по-эстонски). Другой пожелал, чтобы его фамилия звучала каждую субботу, и стал Кересом (керес - каменка в сауне или бане)”.

В Пярну у Кересов была швейная мастерская, пользовавшаяся хорошей репутацией. Ее клиентами была не только местная знать, но и дачники из Москвы и Петербурга. Мама совершенствовалась в русском и немецком, даже закончила курсы в Петербурге и получила диплом мастера. Начавшаяся Первая мировая война заставила семью уехать из Пярну; немецкий дирижабль даже сбросил пару бомб на город.

Семья Кересов очутилась в Нарве, где 7 января и родился Пауль. Когда ему было четыре года, он упал с санок и сломал руку. Кость срослась неудачно, руку ломали, снова наложили гипс. Левая рука Пауля оказалась увечной до конца жизни. Примерно в то же время мы познакомились с шахматами и по примеру отца стали играть друг с другом. Пауль не обращал внимания на другие игры и все время посвящал только шахматам. Отец следил за нашими партиями и болел за Пауля. Попади брат тогда в руки настоящего тренера, кто знает, может, из него и получился бы вундеркинд. Получилось по-другому. Мама считала, что до добра это увлечение не доведет. Когда шахматы стали для Пауля больше чем детской игрой и он стал регулярно выигрывать у отца, она запретила нам играть и уничтожила деревянные фигурки.

Скоро наши семейные чемпионаты стали забываться, забылись и шахматы. В 1933 году мы вернулись из Нарвы в Пярну, где и прошли наши школьные годы. Но еще в начальной школе у Пауля вновь пробудился интерес к игре, но я не помню этого особенно хорошо: между нами разница больше чем в три года, в детстве это много. Помню, что одно время мы получали журнал «Ronk». В нем была шахматная рубрика, которую брат изучал и зазубривал наизусть. Огонь, вспыхнувший на этот раз, погасить оказалось невозможным. Даже мама отказалась от безнадежного противостояния.

Выступления брата в юности позже многократно критиковались, временные неудачи объяснялись легкомыслием молодости. Это неверно. Как можно было требовать от неопытного молодого человека, детской комнатой которого служил двор нарвского съемного жилья, чтобы, однажды проснувшись утром в международной компании рядом с такими господами как Капабланка и аристократами как Алехин, он почувствовал бы себя ровней им? Как относилось окружение к сыну небогатого ремесленника, что он чувствовал тогда? До обеда он играл в турнире, вечером, часто по примеру других - в бридж, растрачивая запасы молодых сил, казавшихся ему неисчерпаемыми. Другие знали, что могут себе позволить, он не имел никакого представления. Шансов скатиться на дно у Пауля было больше, чем удержаться на поверхности. Наверное, он не забывал и мамино многократно повторенное заклинание: "сын, держись от водки, как от чумы!" Он не научился даже курить. Брата упрекали в пренебрежении дебютной теорией и осуждали его кривые дебюты, говорили о его склонности к авантюрам. А как он должен был играть? Ведь возможностей изучать теорию дебютов у него попросту не было.

В 1930 году мы с Паулем выиграли в Таллинне турнир школьников. Брат получил в подарок маленький фотоаппарат, который у него в тот же вечер отобрали, а мне предназначалась шахматная Библия - дебютный справочник Бильгера, которого не оказалось в наличии, и мне обещали выслать его почтой. Эту книгу я так никогда не получил. А как мы ее ждали, надеясь освоить с ее помощью, наконец, дебютную теорию. Но мы нашли в городской библиотеке маленький учебник Дюфреня на немецком, который с грехом пополам переводили на эстонский. Это было наше единственное пособие.

Пауль начал играть по переписке, потому что других возможностей у него просто-напросто не было. Порой число партий, которые он играл, превышало сотню. По вечерам он сидел тихонечко за доской и анализировал, анализировал.

Брат был меломаном. Он собрал большую коллекцию пластинок. Интересовала его и техника, из поездок он всегда привозил какую-нибудь аппаратуру, был в курсе новинок авиации. Но истинным хобби его были автомобили.

О претендентских турнирах, в которых он играл, ходили самые разнообразные слухи. Говорили даже о том, что Пауль стал жертвой алкоголя. Полнейшая чепуха, и кто только выдумывал такие небылицы. Что же касается претендентских турниров, шахматист, как бегун, должен следить, чтобы его не взяли "в коробочку". О проблемах такого рода Пауль предпочитал не рассказывать, всё держал внутри. Возвращаясь домой после долгого турнира, всегда был бодр, независимо от результата. И лишь однажды, уже в зрелом возрасте, когда мы разговаривали, обронил: "Они хотят, чтобы я играл в шахматы лучше всех. Но что мне удалось пережить, и в каких условиях я был по сравнению со многими другими? Тут лучше всех не очень-то и сыграешь".

Брат очень любил теннис, но уже в сорок лет вынужден был отказаться от него. У Пауля обнаружилась прогрессирующая подагра, сведшая его в конце концов в могилу».

Ему было только пятьдесят девять, когда он умер. Сам Керес не любил распространяться на эту тему, но уже на турнире в Цюрихе в 1961 году принимал лекарства от кровяного давления, а в последние годы врачи настойчиво требовали вообще оставить выступления в турнирах.

Нелады с кровообращением приняли хронический характер, и он появлялся на сцене как всегда безупречно одетый, в вечернем костюме при галстуке и... в тапочках: болели ноги, давала о себе знать подагра. Понятно, что сеансы одновременной игры, которые он давал до конца жизни, тоже были ему противопоказаны - тем более два сеанса в день, как в Ванкувере буквально за неделю до смерти. Легко советовать: когда в следующий раз представилась бы возможность заработать немного валюты? Ведь в последнее время он получал "разрешение" только на один зарубежный турнир в год.

Последняя партия Пауля Кереса (1975). Он выиграл её у .

Из Ванкувера в Таллинн Керес добирался по сложному маршруту - через Монреаль, Амстердам, Хельсинки. У него было хобби - стыковка самолетов различных международных компаний: номера рейсов, наиболее экономичные маршруты - он знал всё на память. В узком кругу позволял шутку: «Все трудности отпадают, как только расстаешься с Аэрофлотом».

Принято считать, что такое хобби соответствовало характеру и манере мышления Кереса - склонности к анализу, аккуратности, стремлению найти оптимальное решение. Может быть. Мне кажется, что есть и другое объяснение: составляя зарубежные маршруты, он возвращался в то время, когда, не давая отчета никому, мог сам решать, каким образом отправиться в Стокгольм, Мюнхен, Амстердам или Хельсинки.

Возвращаясь из Канады он позвонил из амстердамского аэропорта старому другу Максу, тот приехал в Схипхол, и они проговорили с Эйве несколько часов. Ханс Баумейстер, присутствовавший при их последней встрече, вспоминает, что Керес несколько раз повторил: «Да, влетит мне теперь от Батуринского - я ведь на несколько дней задержался в Канаде без разрешения...»

Он умер от сердечного приступа в Хельсинки на следующий день, пятого июня 1975 года. Иво Ней первым в Эстонии узнал об этом. Он тут же позвонил на телефонную станцию, чтобы заблокировали домашний телефон Кереса, вызвал врача-кардиолога и, набравшись духа, отправился улицу Ыйе, как называлась тогда улица Кереса.

Через два дня пароход с его гробом прибыл в Таллинн. Толпы людей на набережной, мужской хор, оркестр. И цветы, цветы. Гроб несли лучшие спортсмены Эстонии.

Машина тронулась к дому Кереса, где в очень узком кругу было совершено отпевание. Присутствовали только самые близкие и приехавшие в Таллинн коллеги эстонского гроссмейстера: Эйве, Смыслов, Спасский, Авербах.

В последний путь Кереса провожал весь город. На кладбище говорил Смыслов. Звучала и речь Эйве, записанная на пленку: экс-чемпион мира, не дожидаясь похорон, должен был срочно вернуться в Амстердам.

Слова Эйве, что Паулю Кересу пришлось не раз видеть свою родину под пятой захватчиков, разумеется, не прозвучали на Лесном кладбище.

Могила Пауля Кереса

Через несколько дней заместитель Спортокомитета Виктор Ивонин вызвал к себе главного редактора «64» Нейштадта.

«Какой материал вы собираетесь давать о Кересе?»

«Развернутый некролог, лучшие партии», - отвечал Нейштадт.

«Хорошо, но учтите, что смерть Кереса - это, в первую очередь, потеря Эстонии. Это потеря эстонских шахмат...»

Так думали о Кересе в течение всей его карьеры, таким осталось отношение к нему и после смерти: он был и свой, и чужой в огромной, несуществующей теперь стране, и власти никогда об этом не забывали. Не забывал и он.

Попав в многоцветный мозаичный мир советских шахмат, Керес принял решение просто жить, не посыпая голову пеплом, не философствуя и не причитая. Жить и играть.

Спикер эстонского парламента Эне Эргма сказала: «Пауль Керес не поддался одному из главных желаний всех тоталитарных систем - нивелировать общество, заставить всех людей одинаково говорить и одинаково одеваться, одинаково страдать и одинаково лгать. Элегантный Керес сталинского серого периода постоянно напоминал нам здесь, в Эстонии, что мы утратили, и что мы когда-нибудь обязательно вернем».

Сегодня Пауль Керес принадлежит шахматам, их истории. И Эстонии, не забывшей его.

Пауль Керес – один из сильнейших шахматистов 1930-60хх годов, трехкратный чемпион СССР, четырехкратный чемпион Эстонии, заслуженный мастер спорта СССР.

Начало пути.

Пауль Керес родился 7 января 1916 года в Петроградской губернии под названием Нарва. Впервые в шахматы Пауль начал играть в 4 года. Уже тогда он пытался помочь в играх своему отцу.

Однако мать была против увлечения маленького Пауля. Она часто сжигала шахматные фигуры сына, но он упорно продолжал играть. Уже в 13 лет маленький Пауль не мог найти себе достойного соперника и решился записаться на местный турнир. Но в связи с возрастом брать его не хотели. В итоге решили – он играет 2 партии, а потом будет приниматься решение об его участии. В итоге Пауль попал на турнир, и так хорошо сыграл, что его взяли в сборную города.

И уже очень скоро Пауль и сам начал размещать в газете свои партии.

В 14 лет в коллекции Пауля было собрано более 700 лучших партий.

Олимпиада в Варшаве.

В 1935 году эстонская шахматная команда впервые была допущена к олимпиаде. Эксперты тогда говорили, что эта команда не опустится ниже 11-12 места.

В итоге команда заняла только 11 место, а Керес в личном зачете – пятое. Он проиграл , Тартаковеру и Флору. Но выигрышей было гораздо больше. Он выиграл у Рейли, Петрова, Нягели и Грюнфельда.

В результате, после олимпиады имя Кереса долго не сходило со страниц газет, и ему пророчили огромное шахматное будущее. Но от следующего турнира в 1935 году в Гастингсе Керес отказался.

Бад-Наугейм.

После турнира 1936 года Шмидт бросил Кересу вызов, и предложил провести в июле матч. Керес согласился, и в итоге выиграл. Так Керес стал самым первым чемпионом Эстонии, который смог защитить свой чемпионский титул.

Кроме этого, в 1936 году Пауль смог выиграть турнир в Бад-Наугейме. После этого было множество побед, благодаря которым Керес получал новые титулы.

Титул Чемпиона мира.

После победы в одном из турниров, а именно - турнира в Земмеринге в 1937 году, Кересу пророчили звание . Однако далеко не все были с этим согласны. Многие писали и говорили о том, что Пауль еще не дорос до этого титула. Однако чемпионом стал Алехин, и шумиха вокруг Кереса стихла.

Когда войска СССР вступили на землю Эстонии, все счета Кереса были заморожены. Чтобы получить хоть что то, он был вынужден стать советским шахматистом и заговорить на русском языке. С этого и началось падение карьеры Пауля. Было несколько чемпионатов, которые он мог выиграть, но проигрывал из-за «плохой организации» чемпионата.

Видимо из-за этого, во время войны Керес отказался эвакуироваться, и сыграл более 100 партий, находясь в Эстонии. И весной 1944 года, немецкое правительство даже предлагало ему эвакуацию, но катер, который вывозил его с семьей был задержан и возвращен обратно.

После этого Кереса многократно допрашивали, под предлогом того, что проверяют паспорта, и давление на шахматиста прекратилось только после того, как за него «вступился» первый секретарь ЦК Коммунистической партии – Н. Каротамм.

И в итоге в 1947 году Керес впервые стал чемпионом СССР. После этого он еще два раза побеждал в этом чемпионате, в 1950 и 1951 годах. Так же он побеждал и в других серьезных чемпионатах, а Виктор Корчной даже был уверен, что именно Пауль Керес должен стать президентом ФИДЕ.

Окончание карьеры.

Однако в 1975 году, после того, как Керес в очередной раз выиграл турнир в Таллине, он поехал в Ванкувер, где его здоровье резко ухудшилось. Пауль скрывал болезнь сердца, говоря, что у него болят ноги. Однако 1 июня 1975 года он лег в больницу в Хельсинки, где и скончался 5 июня 1975 года.

В следующей статье мы рассмотрим творчество Мигеля Найдорфа. Подпишитесь на обновления , чтобы не пропустить выхода статьи!

Детство

Пауль Петрович Керес родился 7 января 1916 года в Нарве (сейчас Эстония) в семье портного Пеэтера Кереса и швеи Марие Керес.

Первый раз Пауль проявил свои шахматные способности в 4 года. Он часто наблюдал за партиями отца и в одной партии Паулю показалось что отец может сделать сильный ход конём и посоветовал ему: «Папа, ходи конём!». Однако, это сильно не понравилось сопернику отца, он смахнул фигуры с доски и удалил молодого Кереса из комнаты.

В 1922 году семья Керес вернулась в Пярну.

Мать Пауля была против увлечения сына и часто сжигала шахматные фигуры, но Пауль все равно играл в шахматы. Первое время он играл со своим отцом, но потом перестал играть. В это время мальчик также обучался игре на музыкальных инструментах.

Когда Керес пошёл в школу, он возобновил своё увлечение шахматами. В это время основным его противником был старший брат - Харальд Керес. Через некоторое время братья обнаружили в шахматной газете запись партии, и вскоре они стали записывать все партии.

Ранее в Пярну были молодые шахматисты, но, когда у Пауля проявился интерес, они уже перестали играть в шахматы. Когда в школе у 13-летнего Пауля Кереса не осталось равных с ним соперников, он захотел записаться на местный блиц турнир. Его не хотели пускать, так как он был слишком мал, и ему предложили сыграть две партии. Так как вторую он выиграл, его допустили. Юный шахматист выиграл турнир набрав 8 очков из 8. Благодаря этому результату его включили в сборную города.

Вскоре сборная Пярну встретилась с командой Вильянди. Противником Кереса стал Ильмар Рауд. Первая партия закончилась вничью, во второй он проиграл, не заметив мат в один ход. Но его утешил блицтурнир который он выиграл.

Вскоре Керес сам стал размещать задачи в газетах.

В конце 1929 года в Пярну давал сеанс одновременной игры шахматный мастер Владас Микенас. В числе соперников был Керес. Он не только выиграл у мастера, но и помог своему однокласснику.

Уже в 14 лет в коллекции Пауля было собрано 700 лучших партий.

Вскоре газета уведомляла всех о начале нового турнира школьников Эстонии. Керес прибыл туда со своим старшим братом. Всех поразила комбинационная игра маленького мальчика. Сидя на стуле он не доставал до пола ногами, однако набрал 8 из 9 очков и стал чемпионом. В блиц-турнире он занял 4 место.

В 1930 году Керес уже не мог найти достойного соперника в Пярну. Его земляк Виркус, который когда-то был трёхкратным чемпионом среди школьников, бросил это занятие и стал играть в волейбол. Паулю пришлось искать нового соперника, и им стал унтер-офицер Антон Пугал-Касема, игравший достаточно слабо.

Благодаря шахматному журналу Мартина Виллемсона Керес увлекся игрой по переписке. Через некоторое время Пауль занял одиннадцатое место в турнире журнала по решению задач и получил книгу Ханса Кмоха «Искусство защиты».

В сентябре 1931 года Пауль записался в турнир по переписке. И в декабре 1932 году выиграл его набрав 9 очков из 10.

В 1932 году Мартин Виллемсон заболел и соревнованиям грозила остановка, однако Керес и Пугал решили взять организацию в свои руки. Через год Виллемсон умер от туберкулёза, и друзья организовали турнир в честь его памяти.

В 1933 году Керес организовал матч Эстония-Швеция. Счёт был 8,5: 3,5 в пользу Эстонии. В том же году Пауль начинает размещать задачи в газетах на постоянной основе, а с 1934 года ведёт шахматную рубрику. Тогда же он сочинил вариант продолжения в королевском гамбите, который позже был назван вариантом Кереса.

В 1932-1933 годах Пауль выиграл еще 2 турнира среди школьников.

В 1933 году старший брат Херальд поступил в Тартуский университет и впоследствии стал физиком, а Пауль готовился выйти на новый шахматный уровень.

Ещё в 1931 из Эстонии в Литву уехал чемпион Микенас, поэтому пришлось устраивать второй чемпионат страны, который выиграл Лаурине. Игроки второго чемпионата образовали первую лигу, попасть в которую мог тот, кто выиграл во второй. В 1933 году Керес смог пройти во вторую лигу, но у него появился сильный конкурент Пауль Шмидт.

Турнир второй лиги проходил в Таллине с 14 по 17 апреля 1933 года. С шестью соперниками Пауль расправился, но в седьмом туре он проиграл Шмидту. В восьмом туре Керес играл с Каппе. Так как Пауль шёл впереди всех на пол-очка, ему хватало ничьи, но, неправильно сыграв в дебюте партии, проиграл. Таким образом у Каппе и Шмидта было равное количество очков и пришлось устраивать дополнительный матч, в котором выиграл Шмидт со счётом 2:0, он и перешёл в первую лигу.

Пауль много сил тратил на игру в шахматы по переписке. Как утверждал его друг Юрий Ребане, Керес мог играть одновременно 150 партий. Часто он мог решить задачу, едва взглянув на неё, а однажды сразу обнаружил 3 ошибки в новой задаче.

Весной 1934 года Керес закончил пярнускую мужскую гимназию и занялся изготовлением окарин и маленьких глиняных флейт. В этом году на турнире второй лиги Пауль занимал первое место, но в последнем туре отстал от победителя на пол-очка. Несмотря на это, Кереса зачислили в первую лигу тринадцатым. Первая лига 1934 года была объявлена самой сильной за свою историю. Кереса не считали кандидатом на первое место, даже сам шахматист ставил себя лишь на третье. Турнир начался 26 декабря 1934 года. Фаворит турнира - Шмидт не смог участвовать в турнире из-за болезни. Перед последним туром Керес вместе с Фридеманном занимали первое место, а в последнем туре сыграли вничью. Для определения победителя был устроен матч из трёх партий. Первую Керес проиграл из-за своего дня рождения, однако в двух других выиграл став чемпионом Эстонии Весной 1935 года таллинскому шахматному обществу исполнилось полвека. В честь юбилея был устроен турнир, на который прибыли немец Земиш, чемпион Финляндии Бек, швед Даниельсон, чемпион Риги Берг и его земляк Витте. По итогам турнира Керес занял второе место, а Шмидт первое.

Эстонская шахматная команда долгое время не допускалась к шахматным олимпиадам. Но в 1935 году она приняла участие в Варшавской олимпиаде. Подсчёт возрастов выяснил, что у команды Эстонии общий возраст был 96 лет, а у других команд превышал 200 лет. Эксперты оценивали шансы Эстонии не ниже 12-14 места.

Игровой день длился девять часов. Керес начал олимпиаду так же робко, как и предыдущий турнир в Таллине. В первом туре он выиграл у ирландца Рейли. В следующем туре он играл с Александром Алехиным. В матче с ним Керес очень волновался, ожидая неожиданной ловушки. Керес проиграл Алехину в комбинации ладья и пешка за две лёгких фигуры. В третьем туре Керес выиграл у латышского чемпиона Петрова, а в четвёртом - швейцарца Нягели. После 4 тура Эстония была на 2 месте. Потом Керес проиграл Савелию Тартаковеру. После него был выигрыш у Грюнфельда, потом - 3 победы, а затем - проигрыш Саломону Флору за 19 ходов.

Первое место в командном зачёте заняли США, а Эстония - лишь одиннадцатое. Керес занял пятое место в личном первенстве, набрав 65,8 процентов и 12,5 из 19 очков. Имя Кереса ещё долго не сходило с газет, и ему пророчили стать гроссмейстером.

Однако зимой 1935 года в Гастингсе Керес отказался от турнира.

В марте 1936 года Пауль становится главным и ответственным редактором нового шахматного журнала «Эстонские шахматисты» (эст. Eesti Male ), который был тепло принят в соседнем Советском Союзе. Как редактору ему платили маленькую зарплату, но он получал пособие в тысячу крон.

После турнира 1936 года Шмидт бросил вызов Кересу с предложением провести матч в июле. Керес согласился и повёл в первом туре, однако во втором выиграл Шмидт, а третья партия закончилась вничью. Четвёртую и пятую партию Пауль Шмидт снова выиграл. Керес взял перерыв на один день. Наблюдатели утверждали, что у него нет шансов. В качестве причин называли игры по переписке и в бридж. Несмотря на подобные заявления, Керес выиграл три решающих партии и стал первым в Эстонии чемпионом, защитившим свой чемпионский титул.

В 1936 году Кереса пригласили на турнир в Бад-Наухайме. Первый, второй и третий туры закончились вничью, но в четвёртом он выиграл. В пятом туре Пауль сыграл с Алехиным вничью. По результатам Керес набрал 6,5 очков из 9 и занял первое место.

После победы Керес со своим другом Гидеоном Штальбергом поехали в Дрезден, где он набрал всего лишь 3,5 очка из 9, но после победы в Бад-Наухайме это его и не огорчало.

в 1936 году Кереса пригласили на турнир в Зандворте вместо Ботвинника, и городское управление Пярну выделило на расходы 70 крон.

В первом туре Керес выиграл у австрийца Беккера, во втором - проиграл чемпиону мира Максу Эйве, в 4 туре проиграл Файну. Потом его ожидали три победы, после чего он проиграл ветерану шахмат Мароци. Несмотря на это Пауль поделил 3 место с Тартаковером.

Третье место в Зандворте считалось лучше чем первое место Бад-Наугейме. Поэтому, даже если бы Пауль занял 5 место, его всё равно бы приглашали на международные шахматные турниры.

Весной 1936 года состоялась Мюнхенская шахматная олимпиада. Сильные гроссмейстеры в ней не участвовали, бойкотируя политику Германии. Первое место в ней заняла команда Венгрии, а десятое - команда Эстонии, в которой было несколько сильных игроков, на фоне слабых. В личном зачете Керес, играя в комбинационном стиле, взял первое место с 75 % побед. Про него говорили, что он атакует и делает ходы в стиле Алехина. В сентябре 1936 года Кереса внесли в список лучших игроков 1936 года в следующем составе:

1. Хосе Капабланка.
2. Михаил Ботвинник.
3. Рубен Файн.
4. Макс Эйве.
5. Саломон Флор.
6. Александр Алехин.
7. Самуэль Решевский.
8. Эдуард Ласкер.
9. Андрэ Лилиенталь.
10. Пауль Керес.
11. Вячеслав Рагозин.
12. Вася Пирц.

В 1937 году Керес выиграл Эстонский чемпионат, после которого его пригласили сделать ряд турне по шахматным турнирам в Маргите-Остенде-Праге-Вене.

Фаворитами турнира в Маргите были Алехин, Файн, Керес. В первом туре Пауль выиграл у Менчик. С третьей по седьмую партию Керес выиграл. Потом у Пауля была ничья с Файном. В итоге Керес взял первое место.

После этого Керес с Файном отправились в Остенд. Пауль сначала обыграл Файна, а потом проиграл две партии, в итоге поделив первое место с Гробом и Файном.

На следующем турнире в Вене барон, который был спонсором турнира, придумал дебют, который пришлось играть всем участникам. В этом турнире Пауль взял первое место, но в одной партии проиграл. Про него говорили, что он играет в шахматы, как Паганини на скрипке.

После был турнир в Кемери, в котором принимали участие все звёзды, кроме Эйве и Ботвинника. Кереса не ставили на первое - четвертое место, но в процессе игры Пауля включили в восьмёрку мира. В итоге Керес взял четвёртое место.

В этом же году был ещё один турнир, в котором участвовало много эстонцев, на котором Шмидт взял первое место, а Керес - второе.

В 1937 году состоялась Седьмая шахматная олимпиада, фаворитами которой считались США. В итоге они и заняли первое место, а Эстония взяла седьмое. В личном зачёте Керес занял второе место.

В июле 1937 году должен был состояться турнир восьмёрки мира в Земмеринге, но Алехин и Эйве отказались в нём участвовать из-за приближающего матча, а Ботвинник - из-за чемпионата СССР. Оставалась шесть участников, к которым присоединились чемпион Австрии Эрих Элисказес и Владимир Петров. Турнир, отложенный на август, перенесли еще на две недели. Четверым предполагаемым фаворитам определили гонорар: Капабланке - 500 долларов, Решевскому - 300, а Флору с Файном - по 200. Одна эстонская газета писала, что здесь можно радоваться каждой ничьей, а победу можно ставить себе в достижение. Турнир начался 7 сентября 1937 года.

В первом туре у Кереса была ничья с Флором, где он использовал комбинацию с жертвой слона, во втором туре ничья с Рагозиным, в третьей - тоже ничья, но четвёртую партию, которую несколько раз откладывали, Керес выиграл. Пятый тур Керес выиграл у Элисказеса. Этой партии турнирный комитет присудил звание самой красивой. Шестой тур Пауль выиграл у Решевского в эндшпиле, потом была ничья с Капабланкой и выигрыш у Флора за 20 ходов. Кереса ставили в тройку сильнейших после Ботвинника и Эйве. Хотя потом он и проиграл две партии, но после выиграл у Капабланки и занял первое место.

После турнира в Земмеринге Керес стал официальным кандидатом в чемпиона мира.

Не все разделяли претензии Кереса на чемпионство, например, Ласкер утверждал, что Керес еще не кандидат в чемпионы мира. Однако шумиха вокруг Пауля утихла, из-за того что Алехин стал чемпионом.

В январе 1938 года состоялся турнир в Гастингсе, где наблюдателем был Алехин, который читал лекции и анализировал партии. До начала турнира одна из газет считала, что у Кереса нет шансов бороться за призовые места: его конкуренты жаждут реванша, а Пауль потратил много сил на сеанс одновременной игры. Два первых тура Пауль лидировал, но потом его на пол-очка обошел Решевский. В результате, первое место досталось Решевскому, а второе и третье заняли Керес и Александер. Алехин утверждал, что молодые мастера еще не готовы стать чемпионами.

Осенью 1938 года Керес приступил к занятиям в университете и к написанию книги «Шахматная школа», которая была опубликована в 1939 году.

Хотя всех тревожило ожидание войны, в 1938 году должен был состоятся турнир восьмерки в Голландии. Некоторые шахматисты сомневались в возможности принять в нём участие, среди таких был и Флор со своим не арийским происхождением. Напряжение нарастало, например, в Чехословакии в сентябре состоялся шахматный турнир в противогазах. Однако турнир всё же начался 4 ноября 1938 года. Наблюдатели ставили на Алехина, Ботвинника и Решевского. По жеребьёвке Кересу достался восьмой номер. Уже в первом туре стало понятно, что на этом турнире нет фаворитов и аутсайдеров, так как Файн, который считался слабым шахматистом, победил Ботвинника. В первом туре, играя голландскую защиту против голландца Эйве из-за беспечной игры противника Керес вырвал пол-очка. Во втором туре Керес играл с Ботвинником, а в третьем - с Флором, сведя эти партии к ничьей. Тартаковер опасался, что изучение Паулем математики повредило его фантазию. Четвёртый тур был проведён на севере Голландии, где Керес обыграл Решевского. Пятую партию Пауль еле свёл вничью с Алехиным. В шестом туре Керес победил Капабланку. В последнем туре первого круга Керес играл с лидером турнира Файном, в которой Рубен разыграл неизвестный вариант. Файн играл быстро и Керес пожертвовал пешку, но потом Файн не оценил комбинации Пауля и проиграл. Во втором круге Керес много раз побеждал своими комбинациями. Когда началась последняя четверть турнира, Керес не проиграл ни одной партии, находясь на первом месте. Эта четверть началась с партии с Алехиным, где Керес отказался от ничьей и пустил ферзя противника себе в тыл. В конце партии Керес мог поставить мат, но Алехин партию отложил. Потом Пауля ждала ничья в отложенной партии и ничья с Капабланкой. Последняя партия Кереса против Файна была сведена вничью. Таким образом, Керес стал победителем турнира.

На следующий день все эстонские газеты вышли с заголовком, что Пауль кандидат в чемпионы мира.

Президент турнира заявил, что Керес может вызвать Алехина на поединок. Начались переговоры, которые почти состоялись, но началась война.

В 1939 году СССР пригласил Кереса на турнир в Россию. Хотя будущая жена Кереса Мария и уговаривала его не ехать, после выплаты спец.гонорара он согласился. Пауль поехал в Ленинград с Флором и Решевским. На сеансе одновременной игры с ленинградскими пионерами, который состоялся до турнира, Пауль показал пятидесятипроцентный результат, что его насторожило. Первый тур Керес играл с никому неизвестным бакинцем Владимиром Макогоновым, но Пауль недооценил своего соперника и проиграл, зал бушевал от радости. Когда он отправил информацию о поражении домой, ему не поверили, но сам он был огорчён из-за того, что проиграл первую партию 1939 года. Вторую партию он свёл вничью, третью проиграл Рагозину, четвёртую - вничью с Пановым, в пятой свёл проигрышную позицию вничью. Второй круг состоялся в Москве, где Керес в итоге занял тринадцатое место. Флор объяснил поражение Кереса тем, что художник не может всегда выигрывать.

Через два месяца Керес поехал в Маргит и выиграл турнир.

После Маргита Пауль отправился в Голландию, чтобы договориться о матче с Эйве, проведя половину игр в Голландии, а половину в Эстонии.

В 1939 году в Аргентине состоялся турнир наций. 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война, из-за чего США, Англия и Венгрия отказались от турнира. Команда Эстонии взяла третье место, но вскоре она перестала существовать. На четвертой доске лучшим был Фридеманн, которому прочили большое будущее, но в 1942 году он погиб под Новгородом. По окончании турнира все уехали в Европу, кроме Ильмара Рауда, который больше никогда не вернулся на родину и скончался в Аргентине в 1941 году.

В сочельник 1939 года начался матч Эйве-Керес. Две первых партии были сведены вничью, третью выиграл Эйве, в пятой в эндшпиле выиграл Керес, шестая партия была отложена, в седьмой Керес проиграл, зевнув фигуру, но потом подряд выиграл восьмую, отложенную шестую, которая оказалась лучшей за матч, девятую и десятую. Счёт из 2:4 превратился в 6:4, а по итогам матча оказался равным 7,5:6,5 в пользу Кереса. Эйве хотел и в 1941 сыграть с Кересом, но Пауль собирался приступить к занятиям в университете.

Когда войска СССР ступили на земли Эстонии, все банковские счета Кереса были закрыты, ему пришлось стать советским шахматистом и говорить на русском языке.

С сентября по октябрь 1940 года проходил чемпионат СССР. Перед началом турнира Пауль тяжело заболел, но всё же решил принять в нём участие. Первый тур был чёрным днём для гроссмейстеров, но Керес выиграл. После десятого тура с семью очками впереди шли Керес, Игорь Бондаревский и Андрэ Лилиенталь. В одиннадцатом туре Керес сыграл с Ботвинником вничью. Несмотря на то, что дальше Пауль проигрывал и шёл на восьмом месте, он закончил турнир на четвёртом. Вернувшись домой, он занялся не шахматами, а углубился в математику.

В апреле должен был состояться матч на звание абсолютного чемпиона СССР, хотя многие не видели в нём смысла, так как по итогам предыдущего турнира уже было два чемпиона СССР - Андрэ Лилиенталь и Игорь Бондаревский. Первый круг состоялся в Ленинграде и сложился для Кереса не очень удачно. После второго круга, состоявшего в Москве у Ботвинника было 7,5 очков, а у Кереса - 5,5. Хотя по итогам турнира Керес занял второе место, настроение Пауля сильно упало из-за поражения от Ботвинника, и он был недоволен организацией турнира.

Во время Второй мировой войны Керес работал в Тарту, редактировал шахматный раздел в газете, делал рукопись по дебютам. Немцы, вошедшие в Эстонию, предложили Паулю уехать, но он отказался. Керес не любил Советский Союз по многим бытовым и профессиональным причинам, например, к нему был приставлен чекист, витрины продуктовых магазинов были заполнены имитациями сделанными из папье-маше и дерева, регламент турниров запрещал разговаривать и покидать турнирный зал. Однако Пауль утверждал, что шахматы у обеих наций находятся на высоком уровне и независимо от итогов войны без хлеба он не останется. В 1941 году он женился на филологе Марии Рийвес, в 1942 у них родился сын Пеэтер, а в 1943 - дочь Кадрин. С 1942 года по 1944 год Керес сыграл сто партий в Эстонии.

В мае 1942 года Керес участвовал в чемпионате Эстонии, где набрал 15 очков из 15.

В июне 1942 года состоялся долгожданный турнир в Зальцбурге, в котором участвовали Алехин и Эйве, и куда пригласили Кереса. После первого круга Керес шёл с тремя очками на втором месте, а на первом был Ефим Боголюбов. Из-за войны окончание турнира было перенесено в Мюнхен. В сентябре Керес продолжил играть, но из-за бомбежек ложился очень поздно - в 4-5 часов утра, хотя турнир начинался в 9. Во втором круге Боголюбов все партии проиграл, Керес шел с шестью очками, но Алехин опередил Кереса на пол-очка. По итогам турнира он занял второе место.

Алехин хотел отдать чемпионство либо Кересу, либо Эриху Элисказесу, либо Клауcу Юнге и даже предлагал Кересу сыграть матч за чемпионство мира, но Пауль отказался.

В июне 1943 года состоялся ещё один турнир Зальцбурге, где Керес поделил первое место с Алехиным. В июле Пауль участвовал в чемпионате Эстонии, на который всё время опаздывал приходя в турнирный зал с ракеткой. В конце 1943 года он находился в Испании, где ему дали титул шахматного профессора. Потом участвовал в турнире, который проходил в Швеции заняв второе место, после которого вернулся домой из-за семьи.

Весной 1944 года немецкое правительство хотело эвакуировать из Эстонии семью Кереса в числе других известных людей и остатков правительства, но перевозивший их катер задержали и отправили обратно.

После возвращения советских войск в Эстонию в октябре 1944 года Кереса несколько раз допрашивали под предлогом паспортного контроля, но оказалось, что его перепутали с баскетболистом Норбертом Кересом. За Паулем всё время следили, на гроссмейстера даже была подана жалоба за подписями нескольких шахматистов. Кереса спас первый секретарь ЦК Коммунистической партии Эстонии Николай Каротамм, который после трёх часов разговоров с Паулем стал его ярым защитником. Только после этого жизнь шахматиста вернулась в обычное русло. Керес взял на себя организацию открытого чемпионата Эстонии в октябре 1945 года, весной 1946 года участвовал в открытом чемпионате Грузии, где проиграл только Тиграну Петросяну, в 1946 году состоялся радиоматч со сборной Великобритании, в котором сборная СССР одержала победу. Керес играл на второй доске и победил англичанина Клейна 1,5:0,5.

В 1947 году состоялся пятнадцатый Чемпионат СССР по шахматам, в котором принял участие Керес. В первом туре он выиграл у Генриха Каспаряна, во втором одержал красивую победу в позиционном стиле, эндшпиль Пауля с Рагозиным был признан лучшим за соревнование. После этого Керес неожиданно заболел и пришлось откладывать партии. Радиокомментатор Вадим Синявский лечил Пауля яйцами и пивом. Хотя такое «лечение» и не помогло, через несколько дней Керес вернулся в игру. На партии с Василием Смысловым зал был заполнен до отказа. Пауль победил из-за дебютной ошибки Смыслова. В результате Керес занял первое место, став чемпионом СССР.

Летом 1947 состоялся ещё один турнир, где во втором туре Керес играл с Смысловым. Инициативу взял Смыслов, но партия была отложена и при глубоком анализе выяснилось, что будет ничья. Хотя потом была ещё одна ничья с Флором, по итогам турнира Керес занял первое место.

В марте 1948 года состоялся турнир за звание чемпиона мира по круговой системе, где участвовали: Ботвинник, Эйве, Керес, Файн, Решевский и Смыслов. Чемпионом мира стал Ботвинник. Позже, в конце 1948 года, должен был состоятся турнир памяти Михаила Чигорина, в котором Керес не участвовал.

Керес становился победителем чемпионатов СССР 1950 и 1951 годов, был победителем в турнире в Щавно-Здруй в 1950 году, в Будапеште в 1952 году, в Гастингсе в 1955 году, в Мар-дель-Плата и в Сантьяго в 1957 году, в Стокгольме в 1960 году, в Цюрихе в 1961 году, в Бамберге в 1969 году, в Будапеште в 1970 году и в Таллине в 1971 году. Ботвинник вспоминал, что в 1969 году на турнире Вейк-ан-Зее, когда он анализировал сложную отложенную партию с Портишем, к нему пришел Керес и, оценив позицию, предложил сделать ход, который привёл к ничьей.

Виктор Корчной утверждал, что Керес мог стать президентом ФИДЕ.

В 1975 году Керес победил на международном турнире в Таллине, а потом поехал на турнир в Ванкувер. Там у него резко испортилось здоровье, но на все вопросы Пауль отвечал, что болят ноги, скрывая болезнь сердца.

1 июня 1975 года, возвращаясь с турнира в Канаде, Керес почувствовал себя плохо и лёг в больницу в Хельсинки, где через четыре дня - 5 июня 1975 года скончался. Керес был похоронен в Таллине на Лесном кладбище.

Пауль КЕРЕС