Древние правители имели много хлопот с народом, который персы называли искузами, а греки – скифами. Эти воинственные кочевники вытеснили из причерноморских степей киммерийцев, они были наемниками мидийских и ассирийских царей и воевали то на одной, то на другой стороне, успешно сражаясь с недавними союзниками. Если же в их услугах не нуждались, то скифы сами отправлялись воевать и грабить. И не потому, что они были коварными и вероломными. Просто они жили по своим законам, и никто им был не указ. В своих набегах скифы добрались и до Египта, до смерти напугав фараона Псамметиха, который откупился от них богатыми дарами. Во время войн со скифами погиб основатель персидской державы Кир.

Царь царей Дарий потерпел поражение не только от греков в Марафонской битве. В травянистых степях, простирающихся на север от Черного моря, поражение ему нанесли скифы. Дарию надоело, что отряды скифов, налетающие на резвых скакунах, постоянно угрожают его державе, и он решил уничтожить их в их собственном гнезде, а заодно ослабить своих основных врагов, греков, лишив их зерна, которым их снабжали скифы (выращивали его, конечно, не скифы, а покоренные ими племена южных степей). Дарий отправился по следам врага в тянущиеся без конца и края степи, но вступить в схватку с кочевниками ему никак не удавалось. Ведь у скифов не было городов, которые надо было бы защищать. Свои жилые повозки с женщинами и детьми они отсылали глубоко в тыл, угоняли туда же большую часть своих стад, а все способные носить оружие мужчины скакали перед носом продвигающихся в глубь страны персов, но в схватку с ними не вступали. Чтобы замедлить продвижение неприятеля, скифы засыпали землей колодцы и источники, поджигали за собой пастбища, а между тем заманивали персов все дальше, иногда в качестве приманки жертвуя одним-двумя стадами, в надежде в конце концов изнурить персидскую армию и одолеть ее. Дарий чуть ли не в последнюю минуту, когда казалось, что персам уже пришел конец, сообразил, в чем дело, и приказал отступать.

О скифах написал Геродот. Он был человек дотошный, и чтобы проверить то, что о них рассказывали, даже съездил в Ольвию, греческую колонию недалеко от современной Одессы. С тех пор почти все, что мы знаем о скифах, мы черпаем из «Истории» Геродота.

С самого раннего детства приучались скифы к степной, кочевой жизни, чтобы потом можно было вынести все ее превратности. Часто они, прежде чем ходить, уже научались ездить верхом, если не на коне, то на козле, за рога которого могли крепко держаться. Детей рано сажали на спину длинногривых, низкорослых степных лошадей, а когда они начинали привыкать передвигаться в мире не на двух слабых человеческих ногах, а на четырех сильных конских, им давали в руки лук. Даже ноги скифов принимали форму конских боков, а стрелять на скаку из лука они умели почти без промаха. Можно сказать, что скифы разучились ходить пешком: едва выйдя из кибитки, они сразу же вскакивали на коня. Табун обычно пасся в некотором отдалении, а жеребят привязывали около кибиток, чтобы женщины могли тут же доить кобылиц, приходящих кормить жеребят. Потому что все степные народы пили молоко кобылиц, а еще охотнее – кумыс, кисловатый на вкус напиток из перебродившего кобыльего молока. Ели они также сделанные из этого молока масло и сыр. Доили и овец, ведь кроме молочных продуктов и мяса они почти не ели ничего другого.

Роды объединялись в племена, но каждое племя жило на своей территории, размерами с небольшую страну, разрозненно, и мужчины собирались вместе лишь тогда, когда их созывали на совет или в поход. А воевать им приходилось часто – то с другими степными племенами или союзами племен, то с народами стран, лежащих по соседству со степями, от Китая до Европы.

Но чаще всего они сражались и убивали друг друга, чтобы завладеть пространством, более богатым водой, с более сочными пастбищами, особенно в засушливые годы, ведь каждое племя хотело, чтобы от голода и жажды гибли овцы не его, а соседнего племени. Какой беспредельно широкой ни была степь (она простиралась на тысячи километров), уже в первое тысячелетие до н. э. в ней не было ни безлюдных мест, ни пастбищ, где не пасся бы скот. И как раз к этому времени, к 1000 г. до н. э., стали высыхать и превращаться в пустыни такие большие степные пространства, как Такламакан и Гоби. Люди же и стада все умножались, так что степным племенам временами необходимо было уходить оттуда в другие края.

Одним из выходов из создавшегося положения был захват пастбищ соседей. Такие кровавые стычки перемололи много племен, оттеснили некоторые племена в северные бескрайние леса. Племена-победители часто объединяли оставшиеся степные народы в такие могущественные союзы, что уже могли не только совершать грабительские набеги на соседние земледельческие страны, но и вести захватнические войны. Это вновь и вновь возрождающееся степное бедствие держало в постоянном страхе многие народы.

Способ ведения войны степных племен с самого начала был кровавым и жестоким. Геродот писал о скифах: «Когда скифский воин убьет своего первого врага, то пьет его кровь. Головы убитых в сражении врагов несет он своему царю, получает свою часть добычи лишь тогда, когда покажет хотя бы одну голову, иначе не получит он ничего. Кожу с черепа скиф снимает таким образом, что надсекает ее около ушей, потом стягивает с черепа. Воловьим ребром он счищает с кожи мясо, а потом разминает ее до тех пор, пока она не станет мягкой, похожей на платок. Тогда скиф вешает ее на поводья и гордо возит с собой. Потому что самым выдающимся считается тот воин, у кого больше всего платков из кожи».

Союзы скифы скрепляли кровью: вожди надрезали себе вену, собирали стекающую кровь в сосуд и по очереди пили из него. Измену, мятеж скифы считали смертным грехом. Если царь приказывал кого-нибудь убить, то не оставляли в живых не только сыновей этого человека, но и всех мужчин в семье, не причиняли зла только женщинам. Благодаря этому скифы поддерживали в своих рядах такую дисциплину, что смогли противостоять самым сильным государствам своего времени.

Но большинство степных племен исчезло, рассеялось, так что и следа от них не осталось, разве что в чревах степных курганов (насыпных могильных холмах). В скифскую эпоху существовал обычай хоронить знатных воинов вместе с любимыми слугами и лошадьми под огромными земляными насыпями. Но курганы не торопились раскрывать свои тайны.

Две тысячи лет никто ничего не знал о скифах, кроме того, что о них рассказал Геродот. Но в начале XVIII в. Петр I приказал расследовать дела о грабежах древних курганов в Южной Сибири. Грабителей нашли, их находки конфисковали и переслали в столицу. Обнаруженные в курганах находки свидетельствовали о том, что степные народы не только были умелыми скотоводами, но и превосходными кузнецами, золотых дел мастерами, шорниками, изготовителями луков, плотниками, колесниками, гончарами, не говоря уже о пряхах, ткачихах, изготовительницах войлока, создававших шедевры рукоделия. Так начала создаваться коллекция «скифского золота». Основная ее часть происходит из причерноморских степей, из так называемых царских курганов.

Большинство царских курганов датируется IV в. до н. э. Богатство скифской аристократии ни до, ни после никогда не достигало таких размеров, как в это время. К IV в. до н. э. относится и начало городской жизни в Скифии. Геродот отмечал, что в степной Скифии не было городов. Но в конце V в. до н. э. возникло Каменское городище на Днепре. Некоторые исследователи полагают, что это была столица царства Атея – самого известного благодаря античной литературной традиции скифского царя.

Современная наука, особенно украинская и российская, представляет Атея единоличным правителем, исполнителем задачи объединения Скифии под эгидой единой центральной власти, человеком, при котором развитие скифского государства достигло своего апогея. В долголетнее правление Атея Скифия стала мощной централизованной державой, раскинувшейся от Дуная до Дона (включая Крым). В этом государстве со столицей на Днепре существовала ярко выраженная социальная иерархия и четко организованный аппарат управления на всех уровнях власти. Скифы эксплуатировали зависимых оседлых земледельцев и скотоводов-кочевников, имели собственное развитое производство, обширную торговлю, царскую монету, чеканенную в греческих городах. Осуществляя давние устремления скифов, Атей вел довольно успешные военные действия во Фракии, угрожая весьма удаленному от его владений Византию, и на равных вел себя с создателем Македонской державы Филиппом, в битве с которым и нашел свою кончину в 339 г. до н. э.

Существует предположение о том, где искать несметные сокровища скифского царя. Один из персонажей, изображенных на верхнем ярусе знаменитой золотой пекторали из кургана Толстая Могила, указывает правой рукой на треугольный лоскут овечьей шкуры. При определенной доле фантазии в этом куске шкуры можно увидеть Крым, правда, так, как его должны были видеть скифы – вверх ногами. Так вот перст правого скифа, как полагают некоторые исследователи, указывает на место, где спрятаны сокровища Атея. Дело за малым – осталось только их найти.

Об Атее сохранилось сравнительно много сведений, но все они относятся к позднему времени. Приведенные в них факты и рассказы, как и монеты с его именем, породили в науке целый ряд гипотез и концепций, разногласий и сомнений. Имеются ли в действительности какие-то определенные источники, указывающие, что Атей царствовал над всеми скифами от Волги до Дуная, как считает современная наука? Опираясь в основном на краткую справку Страбона: «Атей, воевавший с Филиппом, сыном Аминты, кажется, господствовал над большинством тамошних варваров», ученые по-разному определяют границы его царства.

В настоящее время можно выделить три альтернативные точки зрения относительно того, каким именно скифским царством управлял Атей: объединенной, так называемой Великой Скифией; племенным объединением скифов на территории от Борисфена до Дуная или небольшим военно-политическим формированием в Добрудже. Кроме того, весьма важно вводное слово, «кажется», которое Страбон поставил не случайно, а явно потому, что у него не было точных сведений о том, какими именно племенами управлял Атей и так ли это было в действительности. В целом же не сохранилось ни одного свидетельства в письменных источниках, которое можно было бы связать с Атеем как царем Великой Скифии.

В такой же мере вряд ли правомерно считать, что он, как один из величайших царей, был похоронен в кургане Чер-томлык, а его сын с женой – дочерью боспорского царя – в кургане Огуз. Одним из аргументов для доказательства определения погребенного царя приводится граффито на донышке серебряного кубка (ААТАА), которое читается, как имя Атей. Однако на дне этого сосуда прочерчен целый ряд других буквенных знаков и рисунок, что в совокупности следует трактовать как магические знаки, возможную связь с богиней забвения Атой, но уж никак не с Атеем.

В античной литературной традиции Атей именуется царем, но только в сочинении Юстина упомянуто о Скифском царстве. Как ни странно, ни один из авторов не указывает его точное географическое расположение, хотя все, за исключением Страбона, размещали его в Нижнем Подунавье. Из письменных источников ясно, что у скифов существовала определенная государственная организация, во главе которой находился царь. Если во время войны с персидским царем Дарием у скифов еще сохранялся какой-то совет, по крайней мере «базилевсов», то царь Атей во всех дошедших до нас документах действует единолично. Ни о каких его соправителях в трудах древних авторов не упоминается.

Как сообщает Лукиан Самосатский, Атей погиб в сражении с Филиппом Македонским у реки Истр в возрасте более 90 лет. Дата битвы установлена благодаря упоминанию Юстина об осаде Византия (339 г. до н. э.) и не вызывает разногласий у современных исследователей. Исходя из этих сведений, можно считать, что Атей родился в 30-е годы V в. до н. э. Однако долгая жизнь и царствование Атея не особенно интересовали греческих авторов до тех пор, пока он не столкнулся с Филиппом Македонским. Несмотря на свой преклонный возраст, Атей не только значился царем, но и участвовал в военных походах и сражениях, что свидетельствует о его необычайной физической выносливости и крепком здоровье, а также стремлении продемонстрировать эти качества как перед собственным племенем, так и перед врагом. Несомненно, что в своем царстве он пользовался популярностью и уважением, если все еще находился у власти в возрасте 90 лет и мог водить своих воинов в битвы.

В такой ситуации можно было удержаться у власти в том случае, если в его окружении существовала значительная группа старейшин, поддерживавших его политику. Насколько в варварских объединениях было развито соперничество за власть между братьями и сыновьями, хорошо известно из новелл Геродота об Анахарсисе и Скиле, убитых соплеменниками. Видимо, такого отношения к власти не было в царстве Атея, что можно объяснить отсутствием сильных претендентов на престол; силой его влияния, активностью действий, огромной популярностью и авторитетом среди всех подданных; решениями во внутренней и внешней политической деятельности; сохранением исконных обычаев предков. Литературные свидетельства лишь до некоторой степени позволяют раскрыть характерные черты его деятельности.

Так, в «Нравственных изречениях» Плутарха, где были записаны изречения царей, привлекают внимание высказывания Атея. Даже если они не в полной мере отражают реалии из жизни этого правителя, они интересны тем, что именно таким его представляли эллины, любившие размышлять над разными сентенциями. В одной из них, якобы взятой из письма Филиппу II, Атей писал: «Ты властвуешь над македонцами, обученными воевать с людьми, а я – над скифами, которые могут бороться и с голодом, и с жаждой». Здесь чувствуется явное противопоставление захватнической политики Филиппа и мирного сосуществования скифов со своими соседями (если те не предпринимали против них враждебных действий), и это на самом деле отвечает исторической правде. Согласуется с археологическими источниками и относительная бедность того скифского племени, которое базировалось в Подунавье, вытекающая из их умения бороться с голодом и жаждой. В таком же смысле можно понять и другие изречения Атея, например, свидетельствующие о его любви к лошадям. Так, пришедших к нему послов он спросил, чистя коня, занимается ли этим Филипп.

Древние авторы отмечали также особую хитрость Атея в проведении сражений с соседними племенами. Так, во время боя с трибаллами он приказал женщинам, детям и всем остальным, кто не входил в число его воинов-всадников, подогнать к тылу врага ослов и быков, неся при этом поднятые копья. Одновременно пустил слух, что к нему на помощь идет отдаленные скифские племена. Три-баллы испугались и отступили.

Но если Атей был так могуществен, как об этом говорят многие современные историки, если он имел сильное и многочисленное войско, то почему он не разгромил богатейшего в то время боспорского царя? Почему он только создавал видимость множества войска в борьбе с трибаллами и опирался преимущественно на свою природную хитрость и мудрость? И почему он искал помощи, когда на него хотел идти войной истрианский правитель, который вряд ли имел более сильное войско, чем так называемая объединенная Великая Скифия?

Атей во время войны с истрианами обратился за помощью к Филиппу II Македонскому, пообещав тому за это усыновить его и сделать, как ни странно, наследником Скифского царства. Но поскольку истрианский царь внезапно умер, то Атей тут же передумал и отверг помощь Филиппа, передав ему, что вовсе не просил его помочь и не предлагал усыновления, так как наследник при жизни собственного сына ему вовсе не нужен. Возникает закономерный вопрос: почему Атей сделал такое предложение, а Филипп поверил ему, послав на помощь отряд своих воинов. Не могло быть, чтобы македонский правитель не знал, что на самом деле представляет собой царство Атея, его семейство и окружение, а также лично сам царь, если воспользовался столь заманчивым предложением и решил оказать военную помощь. Филиппу II в то время исполнилось сорок два года и по своему возрасту он вполне мог быть не только сыном, но и внуком Атея. В борьбе за создание великой Македонии Филипп II использовал разнообразные методы, в том числе и достаточно хитроумные, как в случае с Атеем. Без всякой борьбы, лишь оказав подмогу, путем усыновления он надеялся присоединить к своей державе и скифские земли в Добрудже, что в итоге открыло бы для него прямой путь дальше на северо-запад Балкан. Обращение же Атея к македонцу было вызвано, вероятно, какими-то экстраординарными событиями в жизни царя и подвластного ему племени, может быть, страхом престарелого вождя на склоне жизни лишиться власти и стать подданным более молодого правителя.

После того, как Атей отправил обратно военный отряд, присланный Филиппом для борьбы с истрианами, разгневанный македонец направил к нему своих послов с требованием покрыть хотя бы часть издержек по осаде Византия, который ему никак не удавалось завоевать. «Атей, указав на суровый климат и скудость земли, которая не только не обогащает скифов наследственными имениями, но едва дает нужное для пропитания, ответил, что у него нет таких сокровищ, которыми можно было бы удовлетворить столь богатого царя; что, по его мнению, постыднее отделаться малым, чем отказать во всем, и что скифы ценятся не по богатствам, а по душевной доблести и телесной выносливости».

В ответ Филипп, сняв осаду Византия, отправился на войну со скифами. Посланные им послы уведомили Атея, что македонское войско движется к Истру, чтобы согласно обету установить статую Геракла, и Филипп просит свободного пропуска через его земли. Поняв хитрость Македонца, скифский царь передал ему, что будет лучше, если привезут статую без сопровождения воинов, он сам ее поставит, и она будет находиться здесь в целости и сохранности. В противном случае он не позволит македонскому войску нарушить границы его владений, а если Филипп посмеет поставить статую героя, то она будет переплавлена на наконечники стрел, как только он уйдет.

Угроза Атея не изменила планов Филиппа, явно хорошо осведомленного о том, какими на самом деле военными силами обладает гордый скиф. В состоявшемся сражении скифы были побеждены. Македонцы разорили скифское царство, захватили в плен 20 000 женщин и детей, большое количество скота, а также 20 000 великолепных лошадей.

Очевидно, все скифские воины были перебиты. Обычно Филипп очень жестоко расправлялся с противниками: так, после победы в кровавой битве на Крокусовом поле в Фессалии в 352 г. до н. э. он повелел всех захваченных в плен фокидских воинов (около 3000) утопить в море, а труп их правителя Ономарха распять.

В бою против Филиппа Атей погиб. Как поступил с его телом Македонец, никто из авторов не сообщает. Но самого главного, за чем пришел сюда Филипп, на скифской земле не оказалось. Он не смог увезти отсюда ни золота, ни серебра. Тем самым подтвердились слова Атея о бедности скифов в том значении, как понимал богатство македонский царь, для которого оно выражалось во владении драгоценными металлами. Главной же гордостью скифского правителя были прекрасные лошади и земля, на которой обитали его соплеменники.

К узловым проблемам древнейшей истории юго-восточной
Европы и Передней Азии относится круг вопросов, связанных
со скифами. Скифские материалы весьма значимы также для
индоиранистики в целом, для решения многих узловых
вопросов востоковедения. Скифы являлись своего рода
«посредниками» между Европой и Азией. Показательно, что
одна из монографий о скифах известного ираниста
В.И.Абаева имеет подзаголовок «На стыке Востока и
Запада».
Скифов мы встречаем на закате одного из самых
значительных государств древнего Востока – Ассирии и на
заре Мидийского царства. Скифо-сакские племена сыграли
важную роль в создании Парфянской и Кушанской держав.
Таким образом, скифы были не только «всеразрушающими
варварами», но и большой творческой силой, определившей
ход историко-культурного процесса древних цивилизаций.
Способствуя распаду некоторых старых рабовладельческих
держав Востока, скифы вместе с тем «культурно связывали
разрозненные области древнего мира» (Е.И.Крупнов ), «создали первое после урартов государство» (Б.Н.Граков) на территории СНГ, сформировали своеобразное искусство так называемого «звериного стиля», оказавшее влияние на культуру других этносов, включая славян. Говоря о
древнейших обитателях юга России, В.О.Ключевский отмечал, что (в XIX в.) наука была еще «пока не в состоянии уловить прямой исторической связи этих азиатских носителей южной Руси со славянским населением, как и
влияние их художественных заимствований и культурных
успехов на быт полян, северян и проч.» Тем не менее, подчеркивал ученый, «эти данные имеют большую
общеисторическую цену».
Что касается Северного Кавказа, то, по мнению
Г.В.Цулая, скифская «колонизация» VII-VI вв. до н.э. стала «для местных народов таким же поворотным событием,
как для Грузии завоевания Александра Македонского и
возникновение эллинистического мира».
Раннескифская история традиционно исследуется на
основе сведений античных авторов, восточных источников и
археологических материалов. Однако воссоздать
«общепризнанную убедительную реконструкцию исторической
картины до сих пор не удалось» (Д.С.Раевский ). Более
того, как подчеркивает И.В.Куклина, «еще ни один из
узловых вопросов скифоведения не получил окончательного
разрешения».
Отнюдь не претендуя на решение спорных вопросов, автор
предлагает свое видение некоторых сюжетов истории ранних
скифов. Учитывая особую значимость военной элиты в
общественном быту скифов той поры, картинки из жизни
номадов мы представим в виде нескольких портретов.

Ишпакай

В течение многих лет специалисты предлагают
различные версии событий, связанных с успешными походами
скифов в Переднюю Азию. Не отвергая возможность
единовременного похода большого войска архаических скифов
из мест их основного обитания (а таковым в ту эпоху были
Центральное и Западное Предкавказье), мы все-таки
склоняемся к мнению историков, по данным археологии
фиксирующих другую модель – проникновение отдельных
военных отрядов, не имевших обозов, через перевалы
Большого Кавказа. Иногда задерживаясь в Закавказье, они,
являясь воинской – и только воинской – группой,
достаточно органично вписывались в местную среду. Эти
скифские отряды могли вести самостоятельные военные
действия, служить наемниками, объединяться в необходимых
случаях в крупное войско под началом удачливого
предводителя и т.п. В известных на сегодняшний день
клинописных текстах отражены действия лишь наиболее
крупных скифских соединений.
На протяжении VII-VI вв. территория Передней Азии
являлась ареной челночных передвижений преимущественно
небольших отрядов скифов с временным оседанием в
указанном регионе. Повышенный интерес вызывает информация
об одном из таких отрядов скифов во главе с вождем
Ишпакаем. Впервые его упоминают ассирийские надписи царя
Асархаддона (680-669 г. До Р.Хр.). В ту далекую пору
воины Ишпакая представляли самую большую опасность не
только для великой Ассирии, но и для других государств
древнего мира. Народы Передней Азии охватывала паника при
одном только известии о появлении скифских отрядов. Не
случайны эпитеты, которыми награждают их архаические
разделы Библии: «бедствие с севера», «великий народ
страны северной», «ужас со всех сторон», «истребители
народов… колчан его – как открытый гроб; все они – люди
храбрые» и т.д.
В союзе с мидийцами скифы Ишпакая разбили родственных
по происхождению киммерийцев. Античный автор Полиен,
рассказывая об этом событии, утверждал, что киммерийцев
разбили при помощи «отважнейших псов». Кто же скрывается
за «отважнейшими псами» Полиена?
По мнению А.И.Иванчика , это сообщение, в основе
которого лежит, вероятно, достоверная информация, имеет
явно фольклорный характер. Ученый обратил внимание на
распространение в разных местах Малой Азии рассказа об
изгнании киммерийцев псами. Таким образом, в фольклоре
«отважные псы» заменяют скифских воинов. В этой связи
отметим этимологию имени предводителя скифов – Ишпакай,
восходящего к spaka «собака».
Собака и волк почитались священными ираноязычными
народами, особенно молодыми воинами. . Сказанное относится и к скифам Ишпакая, которые
не только поклонялись собаке, но и во время боя приходили
в неистовство, сравнимое с яростью сражающегося пса.
Приведенные данные сопоставимы с запросом Асархаддона к
оракулу бога Шамаша, в котором говорилось о том, что
скифы могут выставить «пса воинственно-яростно-бешеного».
Ключом к интерпретации сообщения о скифских «воинах-
псах» является, на наш взгляд, мысль И.М.Дьяконова: «В
первобытном мире, как и всюду, наступление есть лучшая
оборона, и агрессивность принадлежит поэтому к числу
необходимых социально-психологических побуждений, между
прочим, и как побуждение к движению вообще. Нечего и
говорить, что агрессивность всегда эмоциональна».
Почитание собаки молодыми скифами Ишпакая понуждало их
во время боя вести себя соответствующим образом —
сражаться с врагом, как разъяренные собаки. В таком
поведении нельзя усмотреть нечто «варварское»,
характерное лишь для скифов. В традиционных культурах
технические приемы запугивания противника перед атакой
являлись важной фазой сражения. Подобные приемы
применялись по особой ритуальной схеме, где нет мелочей,
тут важно все: и одежда, и крик, и жест, и т.д.
Ф.Кардини, изучавший истоки средневекового рыцарства —
европейские воинские общины и мужские союзы – был поражен
одним фактом. «Речь идет, – пишет он, – о превращении
(если не буквальном, то, по меньшей мере, ритуальном, а
также психоповеденческом) воина в дикого зверя… Наши
военные лексиконы, да и сама геральдическая символика,
унаследованная от античности и средневековья, хранят
следы этого древнего “превращенного зверя”.
Скандинавские и германские саги красочно рисуют портрет
«воина-зверя». В каком-то смысле это «настоящий» зверь.
Германский воин, рычащий, как медведь или собака, как бы
на самом деле становился медведем, волком, бешеной
собакой. Между ним и животным-патроном устанавливалась
симпатико-магическая связь. Например, берсеркр – в более
позднее время синоним слова «воин», иногда «разбойник», в
общем, опасной личности, подверженной приступам
бешенства. Но изначально термин «берсеркр» имел
совершенно иное значение – «некто в медвежьей шкуре,
воплотившийся в медведя». Обратим внимание – в медведя, а
не просто облачается в его шкуру!

Разница принципиальная.
Рядом с берсеркром, воином-медведем, стоит улфедхинн,
т.е. «волчья шкура», облаченный в шкуру волка воин-волк.
Поклоняясь Одину, богу воинов, берсеркры следовали его
заветам; они бросались в бой очертя голову, вероятно,
находясь под воздействием самогипноза, галлюциногенных
грибов или других наркотических веществ. Саги сообщают,
что они вопили и прыгали, не обращали внимание на раны,
абсолютно не чувствовали боли. По словам историка XIII
в., «подобные бешеным псам или волкам, они грызли
собственные щиты; они были сильны, как медведи или вепри;
они повергали врагов наземь, их не брали ни сталь, ни
огонь».
У скифов, как и у некоторых других народов древности,
группы «воинов-зверей» были организованы в некий военный
союз, основная характерная черта которого – участие
юношей. По свидетельству Тацита, они «начинают все битвы,
они всегда составляют передовой строй, вид которого
поразителен». Хозяйственными делами они не занимались
даже в мирное время. Вне всякого сомнения, это группа
привилегированных воинов, выделявшихся среди прочих.
Очевидно, таким же привилегированным отрядом были
скифские воины-псы Ишпакая. Составляя своеобразный клан,
они поклонялись своему тотему, называя себя его именем и
даже вели от него свою мистическую родословную.
Изложенное позволяет нам присоединиться к мнению
А.И.Иванчика: в рассказе Полиена об «отважнейших псах»
речь идет о скифском мужском союзе. Его покровитель, бог-
воитель, почитался в образе собаки или волка;
соответственно и все члены союза также считались воинами-
псами (волками).
Следы скифских представлений о воинах-волках
сохранились в нартовском эпосе. В некоторых вариантах
один из героев эпоса – Сауай, подобно римским близнецам,
выкармливается волками. Сослан, один из виднейших
нартовских героев, стал неуязвимым после того, как
выкупался в волчьем молоке. Причем, в ряде версий волчиц
для этой цели сгоняет и помогает доить прародитель собак
Силам. О дружбе между нартами и волками свидетельствует
ряд сказаний. В одном из них умирающий Сослан предложил
волку полакомиться его мясом. Однако волк благородно
отказался, вспомнив многочисленные благодеяния, оказанные
ему Сосланом. В сказании о “Черной лисице” волк дружески
беседует с обращенным в собаку Урызмагом, а затем
последний помогает волкам истребить стадо своего хозяина.
Наконец, первопредок правящего рода Ахсартаггата носил
имя Уархаг, что в переводе означает “Волк”. Сказание об
Уархаге и его потомках – тотемический миф о происхождении
племени от волка. Здесь же отметим, что имя Уархаг (в
греч. передаче Аргот) носил один из первых скифских
царей, дед Скила.
Как дети Волка, нарты “больше всего любят охоту,
войны, набеги и походы за добычей”; относительно
характера нартовских походов не приходится заблуждаться:
“это были хищнические, волчьи походы” (В.И.Абаев ).
Как видно, и в эпосе и в рассказе Полиена о скифских
“отважнейших псах” мы имеем дело с союзами мужчин-воинов.
Члены такого священного союза имели, очевидно, свой
отличительный знак – скорее всего, в виде собаки (волка).
Не с этим ли связано то обстоятельство, что изображения
собаки часто встречается на бронзовых поясах скифских
воинов, найденных на Северном Кавказе, в Закавказье и
Передней Азии. Собака изображена на бронзовых пластинах
из Нижней Рутхи, в группе памятников скифского клада в
Казбеги и т.д.
Возможно, воины-псы изображены на горите (с луком и
стрелами) из знаменитого кургана Солоха. В сцене на
центральной части молодые безбородые скифы сражаются с
опытными скифскими всадниками. Но если лица юношей дышат
благородством, а фигуры подчеркнуто красивы, то лица и
позы бородатых конных скифов, напротив, злобны и
утрированно безобразны – очевидно, мастеру так
представлялась ярость сражающихся “воинов-зверей”.
След мужских союзов находим и на средневековом
Кавказе. В “Книге познания мира” (1404 г.) архиепископ
Иоанн де Галонифонибус, описывая “Кавказские или
Каспийские горы”, среди примечательностей региона отметил
и то, “что там живут человекособаки – полусобаки и
полулюди, которые бегают быстрее, чем олень”. Архиепископ
писал далее об этих существах, что “они имели во всем
человеческий облик, но концы ног у них были, как у ног
быков, и голова у них была человеческая, а лицо, как у
собаки”.
По нашему мнению, и в данном случае мы имеем дело с
фольклорным отражением реального бытования мужского
союза, поклонявшегося собаке.
Резюмируя изложенное, отметим, что рассказы античной
традиции об “отважнейших псах” скифов связаны с
общеиндоевропейскими представлениями о находившемся под
покровительством тотема-волка (собаки) мужском союзе. У
скифов особенно были развиты представления о молодых
членах мужского союза, как двуногих волках-псах.
Показательно и то, что древняя традиция подвиги скифов в
Передней Азии приписывала мобильному отряду воинов без
женщин, т.е. настоящему мужскому союзу.
С мужскими союзами связано и представление о великих
воинах, во время боя впадавших в неистовство, превращаясь
в псов-волков. Представляется верной догадка А.И.Иванчика
о том, что имя предводителя скифского отряда – Ишпакай
(от spaka “собака”) – не личное имя, а почетное прозвище
главы войска членов мужского союза псов или волков.
Возможно, упоминание пса-волка в запросе оракулу Шамаша,
о котором выше уже говорилось, является лишь переводом
имени Ишпакая.
Если приводимая конструкция верна, то мы имеем дело с
подвижным отрядом молодых скифов и их военным
предводителем (мужского союза) Ишпакаем. Интересен в этой
связи сюжет из всеобщей истории Помпея Трога о скифах в
период их владычества в Азии: “В это время двое скифских
юношей из царского рода, Плин и Сколонит , изгнанные из
отечества происками вельмож, увлекли за собой множество
молодежи, поселились на капподокийском берегу…”
Разновидностью мужского союза у скифов являлся
институт “друзей”, насколько известно, впервые описанный
Геродотом в разделе о похоронных обрядах. Скифов из
царского рода, “когда они умрут, самые близкие
родственники везут, положив на повозки, к друзьям. Каждый
из этих (друзей), принимая сопровождающих у себя, обильно
их угощает…” Э.А.Грантовский, подробно
проанализировавший институт “друзей” у скифов, подчеркнул
разнообразные функции членов такого союза: участие в
походах, поддержка жизненными средствами, культовые
связи, участие в похоронах и т.д. Но, в таком случае,
перед нами фактически описание дружины или ее прообраза.
Без особой натяжки можно сказать, что аналогичный отряд
возглавлял Ишпакай.

Мадий, сын Партатуа

После гибели Ишпакая около 675 г.
до н.э. на исторической арене появляется новый скифский
военный вождь – Партатуа. Восточные источники сразу же
отреагировали на появление воинов Партатуа,
представлявших для местных народов большую опасность. Не
без трепета царь великой Ассирии Асархаддон спрашивал у
оракула: “Если мои вельможи вместе с войском пойдут в
страну мидян для сбора дани, то не разобьют ли их мидяне
с союзниками”, среди которых особо выделено “войско
скифов”. Они же названы еще в одном запросе в качестве
возможных врагов Асархаддона.
В то время Ассирия все еще оставалась крупнейшей
державой переднеазиатского региона и располагала
многочисленной грозной армией. Ассирия угрожала соседним
народам не только завоеванием, грабежами и насилием, но и
полным уничтожением их самостоятельности. В этих условиях
коалиция Мидии и Манны получила в лице скифов мощных
союзников. Объединенные войска, успешно развивая
наступление, осадили несколько крупных ассирийских
крепостей, включая важный город Кишесу. Контрнаступление
Асархаддона, видимо, не имело успеха. Тогда царь Ассирии
сменил тактику и попытался предотвратить надвигающуюся
катастрофу при помощи хитрой дипломатии. Стремясь внести
раздор в стан противника, он отправил гонцов к
предводителю мидян и скифов.
Вскоре ассирийской дипломатии удалось скифов из врагов
сделать союзниками. Обсуждался вопрос о браке Партатуа с
дочерью царя Асархаддона. Сохранился запрос к оракулу
бога Шамаша: “Партатуа, царь скифов, послал гонца к
Асархаддону … если Асархаддон, царь Ассирии, отдаст в
жены Партатуа, царю скифов, дочь царя, вступит ли с ним
Партатуа, царь скифов, в союз, слово верное, мирное,
слово дружбы скажет ли Асархаддону, царю Ассирии, клятву
верности будет ли выполнять поистине…”
Обращает на себя внимание то, что Партатуа в восточных
источниках определенно называется “царем скифов” или
“царем страны скифов”. Ишпакай таких титулов не
удостаивался.
В отличие от скифов Ишпакая, довольствовавшихся, в
основном, военной добычей, служилая знать Партатуа и
Мадия, вероятно, получала часть дани, взимаемой скифами с
покоренного населения. “В течение двадцати восьми лет, —
писал Геродот, – скифы властвовали над Азией, и за это
время они, преисполненные наглости и презрения, все
опустошили. Ибо, кроме того, что они с каждого взимали
дань, которую налагали на всех, они еще, объезжая страну,
грабили у всех то, чем каждый владел”.
Возможно, часть добычи воины Партатуа и Мадия
отправляли к своим родным на Северный Кавказ, служивший
для скифов своеобразной базой для походов в Переднюю
Азию. Очень соблазнительно присоединиться к мнению
археологов и курган I хутора “Красное знамя” связать (по
находке остатков ассирийской колесницы) с Партатуа.
В исторической литературе высказывалось предположение о
том, что память о Партатуа и его деятельности в Азии в
трансформированном виде сохранилась в устной традиции
народов Закавказья. Видный древнеармянский историк Мовсес
Хоренаци упоминает одного из участников разгрома Ассирии
— первого армянского царя Паруйра, сына Скайорда
(последнее имя расшифровывается как “сын сака”, т.е. “сын
скифа”). На сходство имен Паруйра и Партатуа указывал Гр.
Капанцян, подчеркнувший также особый след, оставленный
скифами в топонимике, антропонимии аристократических
домов и фольклоре Армении.
И.М.Дьяконов, при условии наличия эпико-исторической
основы легенды о Паруйре, допускал, что тот мог быть
армянским вождем скифского происхождения и, возможно,
потомком Партатуа.
Эта идея имеет косвенные аргументы. Известны
многочисленные факты успешного пребывания скифов на
территории Армении, одна из областей которой получила
наименование “область саков” – Сакасена. В историографии
(включая Закавказскую) в разных вариантах бытует идея,
наиболее принципиально высказанная Гр. Капанцяном,
считавшим “историческим фактом” смешение скифов “с
местными хаями – армянами. Недаром армянский писатель
Корюн армян называет “аскеназским” (= скифским) родом.
После смерти Партатуа власть наследовал его сын Мадий.
О военных успехах Мадия писали Геродот, Диодор, Трог и
Страбон. Геродот, например, сообщает об огромном войске
номадов, которых “вел царь скифов Мадий, сын Партатуа”.
По предположению В.Б.Виноградова, Мадий мог быть сыном
Партатуа от дочери Асархаддона. Как бы то ни было, многие
исследователи считают, что Мадию в середине VII в. до
н.э. так же, как и его отцу в 70-х гг. того же века,
пришлось еще раз спасать союзный Ниневийский трон от
напиравших варваров. Его отряды разбили мидян, после чего
приобрели господство над всей Азией; одержали победы в
Малой Азии. Вскоре Мадий разбил киммерийцев Лигдамиса
(Тугдамме).

Считалось, что в середине 650-х гг. до н.э.
киммерийцы разбили лидийского царя Гига, а около 654 г.
потерпели поражение от скифов. Однако по хронологии
Э.А.Грантовского, Гиг погиб около 644/643 г. до н.э. Что
касается киммерийцев, то их вождь Тугдамме после этого
продолжал угрожать Ассирии, как после него и его сын
Сандакшатру. Из опубликованной в 1933 г. Р.Томпсоном
ассирийской надписи выяснилось, что Тугдамме не был кем-
то разбит, а умер от болезни, подробно описанной в
источнике. Поражение киммерийцев, по Э.А.Грантовскому,
“произошло не ранее середины 630-х годов или даже позже”.
Ослабление Ассирии благоприятствовало росту скифской
мощи. Именно при Мадии она достигла своей кульминации.
Время скифской гегемонии в Передней Азии определяется по-
разному; наиболее аргументированной представляется
датировка 652(3) – 625 гг. до н.э.
Локализация “царства скифов” затруднительна.
Выявленные недавно новые факты вроде бы свидетельствуют о
создании “киммерийского” (скифского?) “царства Вселенной”
на территории северной Сирии. В то же время количество
археологических находок, скифских поселений и могильников
склоняет к мысли о существовании “царства скифов” на
Северном Кавказе.
В любом случае источники (Геродот, Трог, Диадор,
Курций Руф ) фиксируют военные успехи Мадия в Передней
Азии. Они разбили мидян, после чего долгое время
господствовали над всей Азией; одержали ряд побед в Малой
Азии, где наряду с другими племенами разбили родственных
себе киммерийцев (унаследовав от них власть над этими
районами); совершили грабительские походы в Восточное
Средиземноморье, Сирию и Палестину, откуда угрожали
Египту, но фараон Псамметих откупился от них дарами (что,
однако, не помешало на обратном пути разграбить храм в
городе Аскалоне).
Скифское владычество в Азии закончилось после того,
как Киаксар перебил их верхушку. Большая часть скифов
Мадия ушла из Азии, и на пути в Европу какая-то часть
осела, видимо, на Северном Кавказе. Находки из
Келермесских и Баксанских курганов, включавших вещи
малоазийского производства, свидетельствуют о том, что
они относятся к концу VII в. до н.э., ко времени
возвращения скифов Мадия из переднеазиатских походов.
Наиболее ранние курганы Келермесской группы могут
принадлежать к периоду, предшествовавшему походу Мадия —
около середины VII в. до н.э.
В целом, на эпоху “царей” скифов – Партатуа и его сына
Мадия – приходится пик господства скифов в Передней Азии.

Анахарсис

Анахарсис – один из наиболее известных сынов Скифии и
мыслителей древности. Античные авторы сохранили о нем
много разнообразных сведений. Это неудивительно, ибо
современники признали его одним из семи величайших
мудрецов древнего мира.
Наиболее полные биографические сведения об Анахарсисе
приводит Диоген Лаэртский в работе “Жизнеописания и
учения прославившихся в философии”: “Скиф Анахарсис был
сыном Гнура и братом Кадуида , царя скифского; мать его
была гречанка; поэтому он овладел двумя языками. Он писал
о скифских и эллинских обычаях, о средствах к дешевизне
жизни и восемьсот стихов о военных делах”. В Афины, пишет
далее Диоген, Анахарсис прибыл примерно в 594 г. до н.э.
и посетил знаменитого афинского философа Солона. Если
учесть, что Анахарсису в то время было 20 лет, то
получается, что он родился в 614 г. до н.э.
Такие же сведения о жизни Анахарсиса приводит Платон в
схолиях к сочинению “Государство”: “Анахарсис был сыном
скифского царя Гнура и матери гречанки, почему и владел
обоими языками. Он гостил в Афинах у Солона…”
В Грецию Анахарсиса привело желание изучать науки и
законы управления обществом. Так, по сведениям Лукиана,
Анахарсис пришел “в Афины, стремясь страстно к эллинскому
образованию…”; он хотел впитать в себя “все самое
прекрасное в Афинах, а потом и в остальной Греции”,
узнать “про законы, что мудрее всех, и про людей, что
лучше всех и… обычаи и празднества их всенародные, и
жизнь и строй государственный”.
В Греции Анахарсис находился более тридцати лет до
самой смерти Солона в 559 г. до н.э. За это время он
побывал в Лесбосе, Фивах, Коринфе, Фокиде, Беотии,
Сицилии, Египте, Персии. Согласно античным источникам,
Анахарсис настолько прославился своим умом и
находчивостью, что стал членом Ареопага – верховного
органа управления Греции. Он активно выступал и на
Олимпийских играх, не раз удостаиваясь высших наград.
Вернувшись на родину, Анахарсис вскоре был убит. По
иронии судьбы имя Анахарсис означает “невредимый”.
Обстоятельства его гибели подробно описаны Геродотом.
“Кизикенцы” в это время справляли праздник Матери богов.
Анахарсис дал богине такой обет: если он возвратится
домой здравым и невредимым, то “принесет ей жертву по
обряду, какой он видел у кизикенцев, и учредит в ее честь
всенощное празднество. Вернувшись в Скифию, Анахарсис
тайно отправился в так называемую Гилею (эта местность
стоит у Ахиллесова ристалища и вся покрыта густым лесом
разной породы деревьев). Так вот, Анахарсис отправился
туда и совершил полностью обряд празднества, как ему
пришлось видеть в Кизике. При этом Анахарсис навесил на
себя маленькие изображения богов и бил в тимпаны. Какой-
то скиф подглядел за совершением этих обрядов и донес
царю Савлию. Царь сам прибыл на место и, как только
увидел, что Анахарсис справляет этот праздник, убил его
стрелой из лука”. Эти сведения Геродоту сообщил скиф по
имени Тимн.
Истинной причиной убийства Анахарсиса скорее всего
была борьба за обладание престолом. Подобные конфликты, в
основе которых стояла борьба за власть между различными
группировками внутри господствующего слоя, на
заключительных этапах классообразования и в
раннеклассовых обществах не были редкостью. Известно о
борьбе кшатриев и брахманов за руководящее положение в
древней Индии. Аналогичную картину Тацит и Марцеллин
отметили у германских племен. Нечто подобное имело место
у скифов.
Из рассказа Геродота о Скифии можно заключить, что
отношения между царями и жрецами-гадателями далеко не
всегда были идиллическими. За убийством Анахарсиса стоит,
быть может, конфликт между жречеством и носителями
светской власти. Геродот же изложил официальную точку
зрения, предложенную ему Тимном – доверенным лицом
скифского царя. Официальная мотивировка убийства
Анахарсиса, естественно, акцентировала внимание на
поступках (действительных или мнимых) царевича, способных
вызвать наибольшее осуждение скифов, а именно, на его,
якобы, отступничество от родных богов и обычаев.
Противники правящей династии пытались использовать
“факт” нежелания поклоняться своим богам одним из членов
царского рода. В период классообразования авторитет,
личные качества претендента на престол играли важное
значение. В таких условиях вероотступничество (даже
дальних родственников) являлось серьезным преступлением и
грозило потерей вождю многих сторонников, а в конечном
итоге – трона. С этой точки зрения поведение Анахарсиса,
брата царя, было преступным, а столь суровое наказание —
предопределено традицией.
Анахарсис оставил богатое наследие, сохраненное
стараниями античных писателей. Эти сведения представляют
ценность не только для философов; они интересны широким
историческим и этнографическим материалом; помогают
полнее понять дух и колорит того времени, структуру
повседневности бытия скифов, критерии духовных и
моральных ценностей, психологии человека и т.д. В этом
плане важен рассказ об Анахарсисе Лукиана Самосатского.
Отвечая на вопрос Солона, Анахарсис дал точную
характеристику быта своих соплеменников: “А у нас,
скифов, если кто ударит кого-либо из равных или, напав,
повалит на землю, или разорвет платье, то старейшины
налагают за это большие наказания, даже если обида будет
нанесена при немногих свидетелях. Откуда бы мне,
блуждающему кочевнику, жившему на повозке и переезжавшему
из одной земли в другую, а в городе никогда не жившему и
даже доныне его не видавшему, рассуждать о
государственном устройстве и учить оседлых жителей, уже
столько времени благоустроенно живущих в этом древнейшем
городе?”
Повышенный интерес специалистов вызывают приписываемые
Анахарсису письма, в которых мыслитель выразил свое
понимание проблем права и морали, соотношения культур,
государственных порядков и т.д. Так, в письме к Медону
Анахарсис отмечал: “Зависть и страсть явно
свидетельствуют о плохой душе: зависть имеет следствием
злобу по отношению к благополучию друга и ближнего
своего. Страсть вызывает разочарование в пустых надеждах.
Скифы не одобряют поведение таких людей… ненависть и
зависть и любую страсть, которые возбуждают недовольство,
они беспрестанно презирают со всей силой, так как они
вредят душе”.
В письме к царскому сыну Анахарсис рассуждает о
внутренней свободе человека: “ У тебя флейты и кошелек,
набитый деньгами, у меня лошадь и лук. Поэтому ты раб, а
я свободный человек”.
В письме Терею, правителю Тракии, автор выразил свое
отношение к принципам управления: “Ни один хороший
повелитель не губит своих подданных, а хороший пастух не
обращается жестоко со своими овцами… Было бы лучше,
если бы щадил тех, кем правишь. Ибо, если ты не
злоупотребляешь своей властью для увеличения своих
владений, то твое государство прочно”…
Диоген в своем сочинении собрал целый ряд метких,
крылатых выражений и изречений Анахарсиса. Некоторые из
них актуальны и сегодня.
– Виноградная лоза приносит три кисти: первую —
удовольствия, вторую – опьянения, третью – отвращения.
– Вызывает удивление, что у эллинов состязаются
художники, а судят их не художники.
– Лучше иметь одного друга, стоящего много, чем много
нестоящих.
Таковы краткие сведения о скифском мудреце Анахарсисе.
Рассказ о нем закончим словами Страбона: “Поэтому-то и
Анахарсис, Абарис и некоторые другие скифы, им подобные,
пользовались большой славой среди эллинов, ибо они
обнаруживали характерные черты своего племени:
любезность, простоту, справедливость”.

Атей

В период правления царя Атея (IV в. до н.э.)
причерноморская Скифия достигла своего наивысшего
расцвета. В социальной истории ираноязычных племен юга
России в это время наблюдается ряд новых явлений как во
внешней, так и во внутренней политике. По наблюдениям
Иосократа, скифы вместе с фракийцами и персами – “самые
способные к власти и обладающие наибольшим могуществом
народы”.
Если судить по письменным источникам, основным
направлением военных походов скифов в IV в. до н.э. был
запад. В этом отношении царь скифов Атей являлся
продолжателем политики своих предшественников в V в. до
н.э. Очевидно, именно в ходе осуществления западной
экспансии Атей воевал с фракийцами. В результате действий
могущественного царя скифов часть фракийцев была покорена
и обложена повинностями, которые Клеарх Солийский
сравнивал с рабским служением. Скифы стали играть важную
роль в политической жизни на Балканах и смогли
скорректировать процессы, вызванные действиями Филиппа II
Македонского. Выражением могущества Атея на западных
рубежах являются его переговоры “на равных” с Филиппом II
Македонским, о которых подробно рассказывает римский
историк Помпей Трог.
При Атее скифы прочно утвердились в Добрудже.
Примечательно, что в Поднестровье в это время отмечается
увеличение скифского населения, как кочевого, так и
оседлого земледельческого. Сфера главных интересов скифов
явно перемещалась на запад ближе к основным центрам
греческой цивилизации. В то же время война с Боспорским
царством, предпринятая в правление Перисада I,
знаменуется усилившимся давлением скифов на греческие
города Северного Причерноморья. При царе Атее важные
перемены произошли во внутренней жизни скифов. Усилилось
имущественное и социальное неравенство, идеологическое
обособление знати, дальнейшее расслоение среди свободных
кочевников-скифов. Именно IV веком до н.э. датируется
большинство царских курганов. Богатство скифской
аристократии ни до, ни после никогда не достигало таких
размеров, как в это время.
К IV в. до н.э. относится начало городской жизни в
Скифии. Геродот отмечает, что в степной Скифии не было
городов. Но в конце V в. до н.э. возникло Каменское
городище на Днепре. По предположению Б.Н.Гракова,
Каменское городище – это столица царства Атея. Очевидно,
оно было главным административным, ремесленным и торговым
центром всей Скифии, и едва ли случайно, что в
сравнительной близости от него расположены многие царские
курганы. Примечательно также, что Каменское городище
существовало тогда, когда прекратили или заканчивали свое
существование крупнейшие городища лесостепной Скифии. По
всем основным показателям, а именно – по размерам (около
12 квадратных км), численности населения, обособлению
ремесел, наличию особого аппарата управления,
сравнительно мощным укреплениям – Каменское городище
являлось настоящим городом.
Рассматриваемое время характеризуется и ростом
торговли с греческими городами Северного Причерноморья,
усилением эллинизации скифской знати. В этом процессе
существенную роль играла специфика греческих городов как
торгово-ремесленных центров и конъюнктура, сложившаяся на
средиземноморском рынке со второй половины V-го в. до
н.э. После поражения Афин в Пелопонесской войне сельское
хозяйство Аттики было разорено, а доступ к
средиземноморским хлебным рынкам – затруднен. Вывоз хлеба
из Северного Причерноморья приобрел очень важное значение
для обеспечения Афин недостающими продуктами питания, и
понтийские греки не только производили его сами, но и
увеличили закупки у местного населения. По свидетельству
Демосфена, при царе Левконе I из Боспора в Афины ежегодно
поступало около миллиона пудов хлеба.
В результате возросли богатства не только греческих
городов на северном побережье Понта, но и скифских
аристократов, которые, вероятно, взяли на себя
посредническую роль и сами торговали хлебом, получаемым
от зависимых земледельцев. У скифской знати появилось
желание установить контроль над торговлей со странами
Средиземноморья. С IV в. до н.э. началось давление на
Херсонес, Боспорское царство. Показательно письмо,
которое царь Атей отправил гражданам Византии: “Не
вредите моим походам, чтобы мои кобылицы не пили вашей
воды”. Подобное же стремление могло явиться одним из
стимулов к военным походам Атея в сторону Балкан.
Курганы скифской знати IV-III вв. до н.э. изобилуют
греческими изделиями, в том числе высокохудожественными
произведениями искусства из драгоценных металлов,
выполненными специально на заказ. В скифское искусство
широкой волной хлынули греческие сюжеты и мотивы, а в
скифской аристократической среде уже появились люди,
знакомые с греческой мифологией. Они и были потребителями
колчанов со сценами из жизни Ахилла, серег с
изображениями Афины Паллады и других предметов с чисто
греческими сюжетами. Среди приближенных Атея немало людей
получали удовольствие от игры взятого в плен знаменитого
греческого флейтиста Исменея; исключением был лишь сам
Атей, заявивший, что предпочитает ржание боевого коня.
Сторонники заимствований лучших достижений греческой
культуры в среде скифской знати решительно взяли верх.
Отражением установившейся торговли и усилившихся
контактов с греками является начало чеканки царем Атеем
собственной монеты, правда, в очень ограниченном
количестве. Последнее свидетельствует о том, что чеканка
Атеем собственной монеты явилось, прежде всего,
политическим актом. Не случайно по типу изображения она
была близка к монетам Филиппа Македонского. На реверсе
монеты Атея представлен стреляющий из лука конный скиф;
на аверсе – типичная для греческой нумизматики голова
Геракла в львином шлеме.
В рассматриваемое время усиливается центральная
власть. Если во время войны с персидским царем Дарием у
скифов еще сохранялся какой-то совет, по крайней мере
“басилевсов”, то царь Атей во всех дошедших до нас
документах действует единолично. Согласно указанию
Страбона, царь Атей правил скифами один. Ни о каких его
соправителях в трудах древних авторов не упоминается, а
об Атее, как сильном и деятельном самодержце скифов,
кроме Страбона, говорят Полиен, Фронти, Клеарх Солийский.
Скифское государство эпохи Атея было раннеклассовым,
но достигшим своего расцвета. Дальнейшая судьба подобных
государственных образований, основанных на завоевании и
политическом господстве кочевников над земледельцами, во
многом зависит от успешного продолжения активной внешней
политики или же от способности кочевой аристократии стать
господствующим классом.
Для Скифии IV в. до н.э. оба пути были возможны.
Имеются даже основания полагать, что развитие совершалось
сразу по обоим направлениям. Войны царя Атея говорят сами
за себя. Вероятно, 339 г. до н.э. был годом наивысшего
могущества Скифского государства, и он же ознаменовал
начало его заката. Война с Филиппом Македонским,
вызвавшая огромный интерес у древних и современных
авторов, окончилась победой отца Александра Македонского.
Совсем немного не дожив до ста лет, царь скифов Атей пал
в битве.

Томирис

Томирис – одна из самых известных скифских
“амазонок”. Насколько известно, первым об амазонках
вообще написал Гомер (УШ в. до н.э.). В его поэме
“Илиада” есть такие строки: “как мужам подобные, ратью
нашли амазонки”. В древних схолиях к “Илиаде” говорится,
что “амазонки – дочери Ареса и Афродиты, вскормленные у
Термодонта, реки в Скифии”. Ряд авторов Термодонт
идентифицирует с Кубанью.
Древнегреческий драматург Еврипид (ок.480-406 гг. до
н.э.) в поэтической форме поведал о том, как Геракл
отправился к “берегам Меотиды”:

На полки амазонок
Много витязей славных
За собой он увлек.
Там в безумной охоте
Он у варварской девы,
У Аресовой дщери,
Златокованый пояс
В поединке отбил.

Пояс у ираноязычных племен всегда был показателем
высоких качеств воина. А богато украшенный пояс
(“златокованый”) – указывал не только на опытность
всадника, но и на его знатность. Именно таковой должна
была быть амазонка (“дочь Ареса” – скифского бога войны),
коль скоро ее вызвал на поединок Геракл.
Наиболее ранние, отчасти мифические, сведения об
амазонках обобщил Геродот. По его данным, часть
воительниц в давние времена оказалась в северном
Приазовье; там они смешались с жившими здесь скифами, в
результате чего появились савроматы (сарматы). “С того
времени жены савроматов придерживаются древнего образа
жизни, выезжая на охоту на лошадях и вместе с мужьями, и
отдельно от мужей; они также ходят на войну и носят ту же
одежду, что и мужья. Языком савроматы пользуются
скифским, но говорят на нем издавна с ошибками, т.к.
амазонки усвоили его неправильно. Относительно брака у
них установлено следующее: никакая девушка не выходит
замуж прежде, чем не убьет мужчину из числа врагов.
Некоторые из них, не способные исполнить обычай, умирают
в преклонном возрасте, так и не выйдя замуж”.
Возможно, сходные обычаи бытовали у части
массагетских племен. Во всяком случае, описывая
исседонов, Геродот счел необходимым подчеркнуть, что
“женщины у них совершенно равноправны с мужчинами”, а в
разделе о собственно массагетах поместил предание о
“царице” Томирис . “У массагетов после смерти (своего)
мужа царствовала женщина. Имя ей было Томирис”. Она,
будто бы, возглавила сопротивление массагетов нашествию
персидской армии Кира. “Прекратив поход, – писала она
Киру, – царствуй над своими и смирись, видя, как мы
правим подвластными нам”.
Третью войска массагетов командовал сын царицы
Спаргапиф. Персы заманили его в ловушку и взяли в плен.
Томирис вновь обратилась к Киру: “Прими во внимание мои
слова, так как я даю тебе хороший совет: отдай мне моего
сына и уходи из этой страны безнаказанно, хотя ты дерзко
поступил с третью массагетов. Если же ты не сделаешь
этого, то клянусь тебе Солнцем, владыкой массагетов, я
напою тебя кровью, хотя ты и ненасытен”. Однако сам
Спаргапиф предпочел плену смерть. Он попросил “Кира
освободить его из оков; когда же был освобожден и как
только смог владеть руками, (тут же) лишил себя жизни”.
Томирис собрала все войско и вступила с Киром в бой.
По свидетельству античных авторов, это битва была “самой
жестокой” из всех известных в ту эпоху. Сначала стороны
“стреляли друг в друга из луков”; когда кончились стрелы,
стали биться “врукопашную копьями и кинжалами”. Так они
сражались в течение долгого времени и никто не хотел
“спасаться бегством, но, в конце концов, массагеты
одержали верх. Большая часть персидского войска была
уничтожена тут же на месте, и сам Кир погиб”.
Эта битва описана многими древними авторами.
“Массагеты, – отмечал в этой связи Страбон, – доказали
свою доблесть в той войне с Киром, о которой повествуют
многие…” Но во всех случаях мы имеем дело с
литературной обработкой предания. По авторитетному мнению
В.И.Абаева, геродотовский сюжет о Томирис имеет явно
фольклорный характер. Детали подробного рассказа Геродота
могут вызывать сомнения, хотя возникновение предания
связано, очевидно, с реальными историческими событиями. В
целом, сюжет о Томирис считается фрагментом скифского
эпоса.
Более 30 лет назад В.И.Абаев высказал мысль о том,
что бытовавшие на скифской почве эпические образы (в том
числе и “амазонские”) питали эпос во всем ираноязычном
мире, а также проникали к соседям скифов и сарматов —
племенам Средней Азии и Кавказа. Новые исследования
целого ряда авторов подтвердили правоту В.И.Абаева.
Амазонскими мотивами богат, например, фольклор народов
Приаралья. Предания о воительницах рассказывают и узбеки
Хорезмского оазиса. Интересной реминисценцией приводимого
Геродотом рассказа о Томирис, ее сражения с Киром
является легенда о правительнице Хорезма Тюрабек-ханым и
вторгшемся в ее владения султане Санджаре. В современном
сказании хорезмских узбеков повторился древний
массагетский сюжет. Исследователи отмечают несомненное
сходство обоих фольклорных памятников. По содержанию и
манере изложения особенно близки их начальные строки; но
и дальнейшее изложение событий построено по одному
принципу. С этой легендой сопоставим эпизод из
каракалпакского эпоса “Кырк кыз” о вторжении в Хорезм
иранского Надир-шаха, борьбу с которым возглавила сестра
главного героя Арслана — своего рода “амазонка” Алтынай.
Среди кавказского фольклорного материала обратим
внимание на поэтическую переработку В.Светловым
произведений устного народного творчества, изданную под
названием “Томиранда. Амазонская легенда кавказского
побережья Черного моря”. По версии В.Светлова, царство
Томиранды располагалось на реке Фермодонт, которую
отождествляют либо с рекой Термех в Малой Азии, либо с
Тереком. Особо отметим имя правительницы амазонок Кавказа
Томиранды, похожее (тождественное?) на имя царицы
массагетов Томирис.
К сюжету о Томирис и Кире можно привести еще одну,
очень яркую аналогию – одно из преданий о грузинской
царице Тамаре. Л.С.Толстова со ссылкой на Н.Я.Марра пишет
по этому поводу: “И опять Thamar. И опять могущественная
владычица, с необычайным обаянием красоты и власти. Как
Томирис, непобедима; к ней сватается персидский царь, как
и к той, с тем же неуспехом; конечно, он вторгается в ее
пределы, терпит от нее поражение … и губит хитростью ее
сына. Мертвая голова царя и здесь цель войны; Тамара
вонзает в нее копье, несет в ликовании среди триумфа”. У
Геродота царица массагетов Томирис голову мертвого Кира
опустила в бурдюк с кровью, сказав при этом: “Ты меня,
живую и одержавшую над тобой победу в битве, погубил,
захватив хитростью моего сына. Я же тебя, как угрожала,
напою кровью”.
Таким образом, интересующий нас сюжет бытует не
только у ираноязычных народов или их отдаленных потомков,
но и в иной этнической среде. Как справедливо отмечает
Л.С.Толстова, это, в первую очередь, результат широких
межэтнических связей прошедших эпох, а также результат
литературных контактов.
Фольклористам удалось выявить с десяток вариаций
одного и того же имени, сравнимого с Томирис; причем
практически во всех случаях речь идет о царицах
(предводительницах) воинственных женщин. Антропоним
Томирис и его модификации на огромной территории – от
Приаралья до Восточного Средиземноморья – в глубокой
древности были связаны со жречеством. В наиболее
архаических случаях речь идет именно о жрицах. По
предположению специалистов, в глубокой древности лексема
Томирис (или ее модификации) у некоторых народов Передней
Азии являлась именем божества, скорее всего – божества
плодородия. Этим же именем нередко назывались жрицы,
служительницы данного божества.
Интересующее нас имя в течение длительного времени
было сакральным. Массагетская Томирис и кавказская
Томиранда, очевидно, совмещали военно-управленческие и
жреческие функции, как это было, судя по археологическим
данным, у савроматов и саков. Правительница (или главная
жрица), видимо, нередко носила сакральное имя божества.
Помимо Томирис, античные авторы оставили
свидетельства еще о нескольких знатных “амазонках”. Так,
Ктесий в передаче Диодора поведал о том, что “у саков
царствовала женщина с совершенно воинственными
наклонностями по имени Зарина.
Вообще женщины у этого
племени мужественные и делят с мужьями опасность войны.
Зарина привела в культурное состояние большую часть
земли, построила много городов …” После смерти Зарины
ее подданные “в знак признательности за ее благодеяния и в память ее добродетели” соорудили гробницу, намного
превосходившую остальные – грандиозную пирамиду с
колоссальной золотой статуей царицы на вершине. Здесь же
отметим, что имя сакской царицы в переводе означает
“золото”, “золотая”.
Воспоминания о Зарине сохранились в
среднеазиатской поэме “Гургули”, в которой говорится о
богатырской Зарине Зарингар (“Златописанной”) – дочери
победителя девов царя Согдына (т.е. Согдийца).
Свидетельства античных авторов об “амазонках”
дополняются археологическими материалами. В этой связи
отметим недавние раскопки скифских курганов V-1V вв. до
н.э. на Среднем Дону. В 3-х из 4-х исследованных курганах
были погребены молодые женщины из богатых семей; в двух
случаях их сопровождал набор оружия. Наличие дорогих
ювелирных украшений боспорского производства, греческих
амфор, значительные размеры и пышность погребальных
сооружений сопоставимы с известными курганами военной
аристократии. Всего же в южнороссийских лесостепях между
Доном и Днепром на 1991 г. обнаружено 112 таких
погребений, что существенно превосходит количество
женских могил с оружием у савроматов Поволжья и
Приуралья, считающихся главными “поставщиками амазонок”.
В тех случаях, когда удалось определить возраст,
оказалось, что большинство вооруженных скифянок
принадлежало к возрасту от 16 до 30 лет (69% таких
захоронений). Многие погребенные относились к высшим
слоям общества. Захоронения вооруженных скифянок
археологи склонны объяснять наличием некоей воинской
повинности в качестве легковооруженной конницы для
определенных возрастных и социальных групп.
Среди археологических материалов скифской поры по-
разному интерпретируются находки повозок или их частей в
курганах-могилах. Многие специалисты связывают их с
высоким социальным статусом погребенных, которых относят
к представителям либо военной аристократии, либо
жречества. Со времен М.И.Ростовцева (1913 г.) считается
установленным, что погребальная повозка представляла
собой “жилище для кочевника в загробном мире”.
Не оспаривая в принципе приведенные мнения,
отметим, что они не все объясняют. Так, без ответа
остается вопрос, почему в скифское время погребальные
повозки в 70% случаев связаны с погребенными женщинами,
имевшими особый социальный статус.
Среди богатых раннеаланских погребений начала н.э.
значительный процент составляют женские захоронения. По
богатству и значимости им трудно найти что-либо
равноценное среди более ранних сарматских курганов. Но,
как справедливо подчеркивает А.С.Скрипкин, напрашивается
аналогия с довольно ярко выраженными матриархальными
традициями у сако-массагетского населения Арало-
Каспийского региона. Памятники фольклора сохранили
свидетельства о высоком общественном положении женщины у
древних народов Приаралья и их участии в ратных делах.
Это перекликается с нартовским эпосом осетин и позволяет
говорить о единых истоках данного явления.
В.И.Абаев обратил внимание на то, что в нартовском
эпосе фольклорных “амазонок”, включая прославленную
Шатану, нередко называют afsin – “хозяйка”, “госпожа”. В
поисках этимологии этого термина ученый остановился на
одноименном титуле среднеазиатских правителей. Титул afsin засвидетельствован ранними арабскими авторами у
правителей Усрушана (последний al-Afsin – Хайдар – умер в
841 г.) и Согда (например, Гурек – “ихшид Согда, афшин
Самарканда”, в 737/8 г. заключил договор с арабским
военачальником Муслимом ). Здесь явно выступает
нарицательное значение слова afsin – “правитель”.
По убеждению лингвистов, afsin в своей форме носит
явные черты сако-массагетского (скифского) происхождения.
“Мы имеем дело со скифским социальным термином,
распространившимся по Средней Азии. Весьма возможно, что
термин afsin восходит к массагетскому матриархату и
служил первоначально наименованием массагетских
правительниц типа знаменитой Томирис …” (В.И.Абаев).
Очевидно, в богатых женских раннеаланских погребениях
начала н.э. следует видеть наследниц громкой славы
Томирис.

Фёдор Гутнов

Иллюстрации Вячеслава Ларионова

Подлинна ли монета Атея из собрания Эрмитажа? (В. М. Брабич)

В отделе нумизматики Эрмитажа хранится серебряная монета Атея, скифского правителя IV в. до н. э. Ее диаметр 19 мм, вес 5,78 г, соотношение осей:

За последние два десятилетия монетная чеканка Атея привлекла значительное внимание. Такой интерес оправдан: большинство отечественных исследователей считают, что упомянутый правитель создал первое скифское государство, охватывавшее Северное и часть Западного Причерноморья - от Азовского моря до Добруджи, со столицей на месте Каменского городища на Днепре 1 . О монетах Атея стали говорить как о несомненном факте и в научной, и в популярной литературе 2 . Но все ли представляется здесь бесспорным?

1 (Подробно о царстве Атея см.: Шелов Д. Б. Скифо-македонский конфликт в истории античного мира. -МИ А, 1971, № 177, с. 54-63. Ср.: Шелов Д. Б. Социальное развитие скифского общества. - "Вопросы истории", 1972, № 3, с. 77. )

2 (Например: Карышковский П. О. Скифские сюжеты в типологии монет античного Причерноморья. - В кн.: Академия наук СССР. Ордена Трудового Красного Знамени Институт археологии. Тезисы докладов на секциях, посвященных итогам полевых исследований 1971 г. М., 1972, с. 309; Каришковський П. О. Про так зват портретш монети скифського царя Сюлура.- "Археолопя", 1973, № 9, с. 30; Лесков А., Хазанов А. Кто вы, скифы?-"Вокруг света", 1971, № 12, с. 31 )

В 1956 г. А. Рогальский опубликовал несколько редких монет Калла-тии (гераклейская колония на западном побережье Черного моря) из собрания Народного музея в Варне. В их числе была серебряная монета с изображением на лицевой стороне головы Артемиды вправо, с луком и колчаном за плечами, а на оборотной - стреляющего из лука конного скифа влево; за последним-надпись Ataia; внизу буквы КАЛ. Ссылаясь на Ф. Имхоф-Блумера и Г. Хилла, издавших еще в начале столетия две аналогичные монеты из музея Готы и Британского музея, автор подтвердил место и датировку данной чеканки - Каллатия, IV в. до н. э. - и тоже усмотрел в указанной надписи некое скифское имя. Он упомянул имя царя Атея, но не связывал его с монетной надписью, считая, что последняя называет имя магистрата 1 .

1 (А. Рогалски, "Образът на Артемида върху монети от Калатис", Известия на археологияеското дружество гр. Варна, 1956, кн. 10, с. 119-123. )

В 1959 г. В. А. Анохин сообщил об уникальной серебряной монете из московского Государственного Исторического музея и опубликовал ее, сопроводив краткой информацией. На лицевой стороне монеты вычеканена голова юного Геракла в львиной шкуре, обращенная влево, а на оборотной - конный скиф, подобный упомянутому выше, и надпись ATAIAS. Вероятно, указанная статья А. Рогальского осталась тогда не известной В. А. Анохину, который пришел к следующим выводам относительно открытой им монеты: она подлинная, принадлежит скифскому царю Атею и чеканена в южнопонтийском городе Гераклее в середине IV в. до н. э. (о чем свидетельствует, например, сходство с изображениями головы героя на гераклейских монетах того времени) 1 .

1 (СА, 1959, № 3, с. 276; ВДИ, 1959, № 4, с. 210; "Советский Союз", 1959, № 7, с. 34. Ср.: Анохин В. А. Монеты скифского царя Атея.- НиС, 1965, № 2, с. 3-15. )

В 1961 г. была напечатана статья А. Рогальского о монетах с именем скифского царя Атея, в которой автор, ссылаясь на мнение Анохина, высказывался за принадлежность Атею всех четырех монет (трех - с изображением головы Артемиды, одной - с изображением головы Геракла), но говорил об их чеканке в Каллатии 1 . В 1962 г. о том же писал П. О. Карышковекий в рецензии на несколько выпусков "Известий Варненского археологического общества", добавляя, что "на обороте драхмы с изображением Геракла, находящейся ныне в собрании ГИМ, внизу у края монетного кружка заметны верхние части букв КАЛ (Каллатия. - В. ?.)" и что "другой экземпляр такой же драхмы имеется в коллекции Государственного Эрмитажа" 2 .

1 (А. Рогалски, "Монети с името на скитския цар Атей", Известия на Варненското археологическо дружество, 1961, кн. 12, с. 23-27. )

2 (Карышковский П. О. Известия на Варненското археологическо дружество, кн. 8-12. -ВДИ, 1962, № 2, с. 147-148. )

В 1965 г. В. А. Анохин опубликовал статью о монетах скифского царя Атея на основе новых материалов, которыми он располагал: Л. Н. Белова (хранитель античных монет отдела нумизматики Эрмитажа) сообщила об имеющейся в музейном собрании "второй такой монете", аналогичной экземпляру из ГИМ, но значительно худшей сохранности, "а из публикации Рогальского", относящейся к 1956 г., "стало известно о существовании трех монет", чеканенных в Каллатии. Автор не упомянул статью Рогальского о чеканке Атея, вышедшую в 1961 г., хотя выразил недоумение по поводу высказывания Карышковского о наличии букв КАА на монете из ГИМ (сославшись на рецензию, где Карышковский говорил и о статье Рогальского, относящейся к 1961 г.). В своей статье Анохин пришел к таким выводам: монета Атея из эрмитажного собрания, безусловно, подлинная, как и из собрания ГИМ; обе эти монеты, имеющие на лицевой стороне изображение головы Геракла, чеканены при скифском царе Атее в Гераклее; три другие монеты (из музеев Готы, Варны и из Британского музея) с изображением головы Артемиды на лицевой стороне, всадником и буквами КАА на оборотной стороне выпущены при Атее же в Каллатии 1 .

1 (Анохин В. А. Указ. соч., с. 3-15. )

В 1967 г. Т. Герасимов, ознакомившись с эрмитажной монетой Атея и усмотрев на ней следы букв КАА (как и на экземпляре из ГИМ), напечатал статью, где, ссылаясь на работы Рогальского и Анохина, высказал предположение, что в любом случае обе эти монеты не являются ге-раклейской чеканкой. Более того, основываясь главным образом на стилистических особенностях изображений и анализе надписей ATAIAΣ и ATAIA, помещенных на пяти экземплярах монет, он пришел к выводу, что все эти монеты, приписываемые скифскому правителю Атею, - подделки нового времени. В подтверждение такого мнения автор привел, в частности, выявленную им деталь: буквы TAI в надписи ATAIAΣ на экземпляре из ГИМ имеют двойное очертание 1 .

1 ( Т. Герасимов, "Истински ли са монетите с надпис ATAIAΣ и ATAIA", Известия на Археологическия институт. София, 1967, кн. 30, с. 181-185. )

В 1970 г. А. Рогальский отверг в очередной статье о чеканке Атея все доводы Герасимова, настаивая (на основании приведенных нумизматических параллелей) на подлинности всех известных пяти монет данного царя. На этот раз автор был солидарен с Анохиным, считая, что монеты с изображением головы Геракла и без букв КАА могли быть вычеканены в Гераклее, а монеты с изображением головы Артемиды и буквами КАА-в Каллатии. Двойное очертание букв TAI в имени Атея на экземпляре из ГИМ автор объяснял тем, что такой контур мог получаться в отдельных деталях надписи или изображения при чеканке монет. Как бы в подтверждение его слов, увеличенная фотография монеты из собрания ГИМ, сопровождавшая статью, демонстрировала аккуратные двойные очертания не только указанных букв на оборотной стороне монеты, но и всего абриса лица Геракла на ее лицевой стороне 1 .

1 (А. Рогалски, "За някой "фалшиви" антични монети, сечени на Балканския полуостров. 4. Фалшиви ли са монетите с надпис ATAIAΣ и ATAIA", Известия на Народная музей. Варна, 1970, кн. 6, с. 3-19. )

По запросам Герасимова и Рогальского в 1971 г. эрмитажная монета Атея была исследована автором данной статьи.

Прежде всего, при чистке загрязненной поверхности монеты обыкновенным мягким ластиком не удалось обнаружить каких либо признаков букв КАА на ее оборотной стороне. Зато выявилось другое, в связи с чем следует подробнее сказать об отдельных утверждениях В. А. Анохина. Исследователь писал: "В 1959 г., когда был известен только один экземпляр монеты Атея (из ГИМ. - В. Б.), вопрос о ее подлинности стоял довольно остро, хотя и тогда не было никаких оснований считать монету поддельной. Никаких следов вторичной доработки изображений резцом не замечается". Другой экземпляр этого типа (из Эрмитажа) "также не производит впечатления поддельного и в этом смысле никогда не вызывал сомнений у Л. Н. Беловой. Наличие двух экземпляров этих редчайших монет, чеканенных одной парой штемпелей (это мнение высказано Л. Н. Беловой и разделяется мною), но различной сохранности, устраняет всякие сомнения в их подлинности" 1 .

1 (Анохин В. А. Указ. соч., с. 5-6. " )

Однако монета Атея из эрмитажного собрания сразу же производит впечатление литой. Кроме того, вряд ли можно говорить о тождественности штемпелей монет из ГИМ и эрмитажной: изображения на последней значительно грубее.

Далее, на лицевой стороне монеты наблюдается не двойной контур лица Геракла, как на экземпляре из ГИМ, а явные следы доработки резцом. Такая же доработка выполнена аккуратнее в теменной и затылочной частях головы.

Наконец, на оборотной стороне монеты не прослеживаются двойные очертания букв TAI в имени Атея, как на экземпляре из ГИМ. Зато изображение головы коня, приходящееся к тому же на некую раковину в металле (последняя могла появиться при изготовлении монеты способом литья), свидетельствует о доработке монеты резцом.

Основные результаты визуального изучения монеты позволили с уверенностью говорить, что эрмитажный экземпляр представляет позднейшую и достаточно грубо изготовленную подделку ("моделью" для которой, может быть, послужила монета из собрания ГИМ). Об этом говорилось на научном заседании в отделе нумизматики 1 и было сообщено Т. Герасимову, А. Рогальскому и В. А. Анохину. Герасимов использовал полученные сведения в своей работе 1972 г. в качестве дополнительных доказательств поддельности всех известных монет с именем Атея 2 ; Рогальский согласился с вероятностью подделки эрмитажной монеты 3 ; Анохин в новой статье о чеканке упомянутого правителя подробно развил ранее изложенные положения о подлинности всех пяти монет Атея 4 . В отношении же экземпляра из Эрмитажа Анохин утверждал следующее: идентичность штемпелей, которыми чеканены монеты из Эрмитажа и ГИМ, "почти не вызывает сомнений"; на эрмитажной монете имеются следы не доработки резцом, а порчи изображений в результате сильной равномерной коррозии в естественных условиях на протяжении многих лет (что, по словам исследователя, подтвердил геолог А. Д. Быков при осмотре монеты) 5 .

2 (Т. Герасимов, "Отново за фалшивите монети с надписи ATAIAΣ и ATAIA", Известия на Народная музей. Варна, 1972, кн. 8, с. 3-16. )

4 (Анохин В. А. Монеты Атея. - В кн.: Скифские древности. Киев, 1973, с. 20-41. )

5 (Там же, с. 30-32. )

Однако нет никаких сведений об археологическом происхождении эрмитажного экземпляра монеты Атея, и по просьбе автора данной статьи в физико-рентгеновской лаборатории Эрмитажа был проведен рентгеноструктурный анализ этой монеты. Анализ показал, что монета не чеканенная, а литая. Следовательно, тем больше оснований считать ее поддельной 1 .

1 (Статья находилась в печати, когда была опубликована работа А. Рогальского "К вопросу о монетах скифского царя Атея" (НиС, 1974, № 5, с. 3-13). По-прежнему считая указанные монеты подлинными и как бы заканчивая дискуссию о них, автор допускал уже более осторожную формулировку в отношении эрмитажного экземпляра: "...даже если предположить, что этот экземпляр не оригинален и получен путем отливки, все-таки это не доказывает, что московский экземпляр является фальшивым" (Рогальский А. Указ. соч., с. 12). В связи с таким высказыванием подчеркнем, что настоящая статья касается только эрмитажной монеты. )

Книга Анатолия Ароновича Штамброка « I. НА ПУТИ В АТЕЕВО ЦАРСТВО.

В 455-445гг. до н.э., когда Геродот совершал своё путешествие по греческим колониям Северного Причерноморья, и побывал в Ольвии, скифский ещё не существовал, но невдалеке от Ольвии уже были скифские поселения. Геродот собирал сведения о жизни скифов у ольвийцев и у самих скифов, но он нигде не упоминал об этих поселениях.

В последние годы археологи нашли следы многих скифских поселений в разных местах. Возникали они поблизости от города металлургов и вдали от него, большие и малые. Сотни таких поселений скифов в разные времена размещались в лесостепной полосе от середины Приднепровья до верховий Дона. Среди них были и старые поселения, возникшие задолго до основания города металлургов. , подробно описывал этот край, знал округу Геррос с царскими гробницами , знал лесной край Гилею и рассказывал, где расселились скифские племена и их соседи, но он ничего не говорил ни о больших, ни о малых поселениях, ни о близких, ни о дальних.

Скифские поселения строились обычно на возвышенностях, по берегам рек — «Истр с пятью устьями, Тирас, Гипанис, Борисфен (Днепр), Пантикап, Гипакирис, Герр и Танаис (Дон).» (Геродот, кн. IV, 47). , возле больших оврагов и укреплялись рвами и валами. При раскопках археологи обнаружили обломки скифской посуды и кости домашних животных, каменные зернотерки для размола зерна, лемеха и серпы, значит, в поселении жили скифские земледельцы.
Скифских земледельцев Геродот знал, и хорошо различал племена скифов кочевников и скифов пахарей , живущих на Днепре, он называл «борисфенитами», то есть «днепровцами», но говорил обо всех, что скифы не живут оседло, а перекочевывают с места на место.

Слова Геродота разошлись с тем, что обнаружили археологи, хотя все другие его свидетельства всё чаще подтверждались археологическими раскопками и совпадали даже в мелочах. В чём тут дело – оставалось неясным, возможно, Геродот умалчивал о скифских поселениях, потому что оседлая жизнь была для него слишком обычной. А может, были какие-то другие причины? Ответ на эти вопросы учёные стали искать у самого Геродота.

Геродот записал слышанные им . Одно ему рассказали ольвийские греки, а другое – скифы.
То, что рассказывали греки, тоже было скифским преданием, но греки пересказывали его на свой лад. Они переделали имя скифского прародителя Таргитая (греч. Ταργιταος) в героя греческих легенд Геракла.
Вот этот скифский Геракл (Таргитай) пас быков возле Геракловых столбов, как называли греки нынешний Гибралтар. Оттуда на колеснице, запряженной конями, он погнал быков на восток и домчался до скифской земли, в то время никем не заселённой.
На скифской земле было холодно даже для полубога, Геракл завернулся в львиную шкуру и так заснул, а когда проснулся, увидел – его кони с колесницей исчезли.

Курган Большая Цимбалка- налобник коня нащёчники — 4 век до н.э. Змееногая богиня Апи

Огорчённый Геракл пустился на поиски, обошёл всю страну и очутился в краю Гилеи. Там, – как рассказывали Геродоту ольвийцы, – он нашёл пещеру и в ней встретил странное существо – . Изумленный Геракл сдержался от всяких восклицаний и спросил: не видела ли она сбежавших коней? Змееногая женщина ответила, что кони у неё, но возвратит она их лишь после того, как Геракл станет её мужем.
Геракл согласился, ему не хотелось отправляться в путь пешком на другой край света. Змееногая богиня не торопилась возвращать коней, ей хотелось подольше удержать Геракла.

Так продолжалось до тех пор, пока у неё не народилось трое детей. Тогда она привела Гераклу лошадей с такими словами: я сберегла твоих коней, а ты наградил меня тремя сыновьями! Скажи, что мне с ними делать, когда они вырастут? Отослать тебе или оставить в моих владениях? Геракл рассудил, как нужно поступить. Он снял пояс с золотой чашей на пряжке и показал, как он опоясывается. Потом достал лук со стрелами и показал, как он натягивает тетиву. После этого он отдал лук и пояс змееногой супруге, сказав ей: «Когда сыновья возмужают, дай им эти вещи и посмотри, как они поступят. Тот, кто наденет пояс так, как я, и натянет тетиву так, как я, пусть останется здесь, а того, кто не сумеет – отошли отсюда» .

Подросли сыновья, и змееногая богиня выполнила наказ Геракла. Двое из сыновей не сумели опоясаться и натянуть тетиву, как это делал Геракл, и она изгнала их из страны. А третий, младший сын змееногой богини Апи, по имени Скиф сумел натянут лук отца. Он остался царствовать в Скифии, и от него пошли цари славного скифского племени. «С тех пор, – говорили ольвийцы, – скифы носят на поясе чашу, памятуя о Геракле.»

Другое сказание , рассказанное Геродоту скифами , складывалось иначе: первым человеком на скифской земле был Таргитай. Отцом его скифы называли самого могущественного бога – Зевса , рождённого на острове Крит, но, записав слова скифов, Геродот тут же добавлял: «в это я не верю»
Во времена Геродота в воззрениях всех народов перемешивались мифы и жизнь. Верил в чудеса и Геродот, однако когда скифы повели свое происхождение от самого Зевса – это показалось ему слишком высокомерным. А то, что рассказывали скифы дальше, уже не вызывало особых сомнений.

«У Таргитая, – рассказывали дальше скифы, – было три сына -Липоксай (Λιποξαις), Арпоксай (Αρποξαις), Колоксай (Κολαξαις) . Когда они подросли, с неба упали золотые плуг и ярмо, секира и чаша. Первым увидел чудо старший сын —Липоксай .
Но когда Липоксай подошёл к золотым вещам, они загорелись со страшной силой, и он отпрянул назад. Тогда подошёл его средний брат Арпоксай и опять золото загорелось. А когда подошёл младший брат Колоксай , золото потухло, и он смог взять золотые вещи.
После того старшие братья потолковали между собой и решили уступить меньшому брату самое обширное царство, где хранилось священное золото. Так рассказывают скифы о себе, – заключил свою запись Геродот».

В том и другом сказании говорится о золотой чаше. Чаша у всех скифов была священным сосудом, ритон — сосуд напоминающий рог быка использовался во многих скифских ритуалах. Археологи нередко находили металлические или глиняные чаши, секиры — двусторонние топоры (лабрисы) в скифских погребениях. Священные предметы, о которых говорится в греческой и скифской легендах разные. В греческой легенде говорится о поясе и луке Геракла, который не всякий может натянуть, а в скифской – о золотом ярме и плуге, секире и чаш е.

М.И. Артамонов, занимавшийся исследованием жизни скифов, усмотрел в двух версиях легенды о происхождении скифов мифологическую традицию разных народов. И в греческом и в скифском сказании говорится об оружии — о луке Геракла, и о золотой секире — прославляется воинская доблесть, и это сказание могло возникнуть в среде кочевых скифов воинов. В другом сказании говорится о земледельческих орудиях — ярме и плуге, посланных небом, оно могло сложиться в среде скифов пахарей.

О том, как жили скифы земледельцы у Геродота ничего не говорится, но у него есть рассказ о странном обычае скифов награждать землей на один год провинившихся хранителей золота, и Артамонов занялся его истолкованием.
Рассказ об этом скифском обычае у Геродота скуп. Опустив все подробности, он записал то, что слышал, а рассказывали скифы так: золото, упавшее с неба, почитали у скифов священным. Цари позаботились, чтоб священное золото хорошо оберегалось и внушало благоговение. Эту святыню чтут настолько ревностно, что раз в год устраивают празднества с обильными жертвоприношениями.

И во время этих празднеств случается необычное, и скифы обратили это необычное в свой обычай. Они рассказывали, что священное золото оберегает особый хранитель и если он заснёт во время празднеств, то, по их поверьям, не проживет больше года. Поэтому заснувшему хранителю золотых сокровищ давали столько земли, сколько он может объехать за день. Вот и всё, что записал Геродот.

Почему хранитель засыпал во время празднества? Почему его награждали землей за потерю бдительности? Почему после этого он жил не больше года? Тут все неясно. А у Геродота на этот счёт нет никаких пояснений. Раскрыть смысл рассказа можно лишь в сравнении скифских обычаев с обычаями других народов, именно, этим путём и пошёл Артамонов.

У Льва Николаевича Толстого есть рассказ «Много ли человеку земли надо» . Там башкиры дарят человеку землю с тем же условием: сколько он обежит земли за один день, столько и получит. Алчность гонит человека, он бежит, выбиваясь из сил, стараясь как можно больше захватить земли, и на исходе дня, совершенно обессилев, падает замертво.

Может, скифы придумали такой хитрый дар заснувшему хранителю, рассчитывая, что алчность его погубит? Но почему тогда хранитель золотых сокровищ умирал не в тот же день, а через год? Опять неясно.
Артамонов пошёл дальше, он сопоставил скифские празднества с обычаями древних германцев, засвидетельствованными римским писателем Тацитом. Германские племена раз в год собирались перераспределять землю. Одни получали по своим заслугам больше, другие меньше, одним землю девали получше, другим похуже, а если возникали споры – решали жребием. И так каждый год проходил передел земли, и земледельцы ежегодно перекочевывали с места на место.
Похоже, что такой же порядок распределения земли был и у скифов. Пахари ежегодно собирались перераспределять землю, этот передел земли сопровождался земледельческим праздником и жертвоприношениями.

То, что у скифов существовал культ плодородия земли , подтверждается археологическими раскопками. Археологи нередко находили следы костров с остатками сожженных колосьев. Тем не менее, вопрос, почему хранитель небесных даров засыпал во время празднеств и награждался землей, всё же остается тёмным.
Прояснить эти обстоятельства могут другие обычаи, распространённые у многих первобытных народов. Многие племена переносили культ плодородия земли на избранного ими человека. Избранник становился царём-жрецом, олицетворяющим жизнь природы. Ему дарили всё, что он пожелает, ему давали земли, сколько он захочет, но царствовал он всего один год. Когда земля истощала свои силы, и отмирали её плоды – должен был умереть и царь-жрец. Его умерщвляли перед новым земледельческим годом – началом цветения земли.
Похоже на то, что скифы-пахари переносили культ плодородия земли на хранителя священных даров. Он, вероятно, и засыпал, как это требовалось по обряду, во время земледельческих празднеств, и ему давали земли сколько он захочет на время ежегодного перераспределения земли как царю-жрецу. Осенью, когда земля истощала свои силы и отцветала, должен был умереть и царь-жрец, возможно, в это время совершалось ритуальное убийство.

Теперь нашёлся ответ, почему Геродот не отделял особенности образа жизни скифов пахарей от жизни скифов кочевников. У скифов-земледельцев не было постоянных наделов земли. Раз в год всё скифское племя съезжалось на земледельческий праздник, и там перераспределялась плодородная земля. Распределял земли вождь племени или царь Скифии. Он, конечно, брал себе лучший и больший надел земли, потом получали землю старшины, и они тоже не оставались в обиде, а потом и все остальные скифы. Распределение земли сопровождалось религиозным обрядом, и во время него обширный надел получал на год жрец – хранитель священного золота.
Наделы земли находились то тут, то там, и скифы-пахари вели полукочевую жизнь. На зиму они заготовляли корм для скота и возвращались в селения, а весной уходили со стадами на луга. Постоянно в скифских селениях жили только ремесленники.

На рубеже V и IV веков до нашей эры жизнь скифов переменилась, их судьба стала зависеть не столько от племенных вождей, сколько от скифского царя Атея. О переменах жизненного уклада скифов свидетельствовало скифское искусство.
Б.Н. Греков обратил внимание на то, что в пору царствования Атея появляется много скифских бляшек с изображениями героя греческих мифов Геракла, убивающего немейского льва . Золотые бляшки были изготовлены греческими мастерами, для украшения скифских уборов и встречались в скифских гробницах. Не было ли изображение Геракла на золотых бляшках скифов отзвуком легенды о происхождении скифских царей от Геракла и змееногой богини Апи?
Если бы бляшки с изображением обнаженного Геракла, борющегося со львом, выполнялись только греческими мастерами, то ответить на это было нельзя ни «да» ни «нет». Оказалось, в то же время, и скифские мастера изображали борющегося со львом Геракла.

На рубеже V и IV веков до нашей эры появляются скифские бляшки с изображением не только зверей, но и человеческих фигур. Скифские мастера выполняли человеческие фигуры не так, как было принято изображать богов и героев в греческом искусстве. Греческие мастера любили изображать обнаженное тело, а на скифских бляшках люди всегда были в одежде . В греческом искусстве неизменно соблюдалась соразмерность, а скифские мастера соразмерность иногда нарушали, любили узорчатость, мелкие детали и часто изображали людей схематически.

В узорчато-схематизированном виде выполнена зернью золотая бляшка с изображением скифа в кафтане, борющегося со львом. Она хранится теперь в Историческом музее в Москве, бляшка повреждена, у неё отбита часть, где изображен лев, от него остались только лапы.
На золотых бляшках греческих и скифских мастеров – одна и та же сцена борьбы героя со львом, хотя изображается она не одинаково. Греческие мастера, превратив Таргитая в Геракла, придали ему черты героя греческого мифа, изображали его обнаженным, а скифские мастера перевели мотив греческого мифа на язык скифской легенды, ставшей общей для воинов и земледельцев. Таргитай, превращённый греками в Геракла, в изобразительном искусстве скифов снова перевоплощался в Таргитая на скифской бляшке.

Что же заставило греческих и скифских мастеров вспомнить старую скифскую легенду о прародителе скифов? Во времена царствования Атея появились важные причины обожествления царской власти, необходимо было соединить родословную царя Атея с богами, и скифские легенды обрели нужный царю Атею смысл.

В скифском и греческом варианте сказания о происхождении скифов царем становится один из трёх братьев – самый младший, и в его владениях остается обширная страна — Скифия. Задумав стать властителем всей Скифии, Атей подчинил себе правителей и объединил скифские племена от Приднепровья до Азовского моря. Ему было нужно узаконить захваченную власть с помощью древних сказаний о священных обычаях скифов не разделять земли, а передавать все владения в одни руки. Изображения Таргитая, скифского Геракла, должны были напоминать о могущественной власти Атея, завещанной легендарным героем, прародителем скифов.
Род скифских царей в легендах ведёт своё начало от змееногой богини скифов и героя Геракла. В царе Скифии хранится божественная сила, он герой, победитель и повелитель, и скифские мастера изобразительного искусства прославляют силу и героизм повелителя.

В царствование Атея появляются бляшки, изображающие скифа со скипетром, таким образом, царская власть утверждается и возвеличивается. Изображаются сцены походной жизни, как на вазе из кургана Куль-Оба, или бой всадника в панцире на вздыбленном коне, как в золотом гребне из кургана Солоха. В героических образах прославляется доблесть воинов и могущество скифского царства.
Всё это нужно царю Атею и тем, кто ему служит, воинской старшине, ставшей опорой царской власти. Воинские старшины получают больше, чем все простые воины, дани от своих данников – земледельцев, скотоводов, ремесленников.

Г реки называли имя скифского царя: «ATAIAZ» — Атаяс, коверкая скифское слово «Отец» , так как в греческом нет шипящих звуков и звука «Ц». Царь Атей возводит мощные укрепления в , ремесленники со всей Скифии стекаются сюда. У скифских ремесленников прибавилось много дел, они снабжают скифских воинов оружием и походным снаряжением.

В цитадели скифского города металлургов останавливается царь Атей со своими приближенными, военной дружиной и стражей. Город в низовьях Днепра становится столицей Атеева царства . Отсюда царь Атей совершает походы в степь и возвращается держать совет с военачальниками, сюда приезжают вожди племён и купцы, отсюда спешат во все концы Скифии посланники царя Атея.

В 339 году до нашего летосчисления царь Атей собрал войско в большой поход. Ему уже тогда было девяносто лет, но замысел расширить и укрепить свое царство не покидал его, и он повёл своё войско на запад и переправился через Дунай.

Поход войска Атея остановил македонский царь Филипп, отец Александра Великого . Сильное войско царя Филиппа в сражении разбило скифов, и Атей был убит во время боя.
С 340 года до нашей эры государство скифов в нижнем Приднепровье распадается, город металлургов у Каменного затона клонится к упадку, и хотя жизнь продолжает ещё под стенами цитадели, но уже утрачена былая сила, слава и величие столицы Атеева царства.
Город ремесленников жил тревожно, в степях Приднепровья появились кочевые племена сарматов, которые подходили всё ближе и ближе к городу и жизнь его внезапно оборвалась.

Рисунок представляет отражения истории Скифии «украинской наукой» и объективными исследованиями.

Дипломатия Демосфена и Атея

В результате исторических побед над Ассирией, Мидией и затем Великой Персией Скифия достигла огромного влияния в античном мире той поры. Археологический следы скифов доходят до земель нынешней Франции, встречены в других отдаленных местах.
Это влияние сказывалось и на успехах Боспорского царства, которое нередко – как и античные города Северного Причерноморья – попадало под опеку скифов.
Более того, в войсках Персии оказывалось немало выходцев из Скифии, особенно саков.
Саки были на всех персидских кораблях времен Ксеркса, вероятно, с целью не допускать трусости и предательства со стороны экипажей. Но скифы служили – к примеру – и Афинам.
В одном из списков павших воинов около 459 г. упоминаются "лучники (tocsovtai) Фрин, Тавр, Феодор, Алексимах" (IG, I2, № 929 = Ditt. Syll.3, I, № 43 = ML, № 33, стк.67-70); в общем перечне павших около 425/4 г. "чужеземцами" (csevnoi) обозначены "лучники Филипп, Навпакт, Дексий, Мнесагор, Гераклид, Герофил, Онесим, Гиерокл, Анакси[...]" (IG, I2, № 949 = Ditt. Syll.3, I, № 77); наконец, в перечне павших в битве при Киноссеме в 412/1 г. стоят "лучники-соратники (pavredroi) Сострат" (и другие, чьи имена не сохранились) (IG, I2, № 950). Э.Д.Фролов Скифы в Афинах
http://www.centant.pu.ru/centrum/publik/frolov/frol0201.htm
Победы скифов способствовали развитию ряда стран, включая Македонию (по версиям лингвистов, например – Л.А.Гиндина, пращуры македонян отчасти происходят именно из округи «Великого Дона»).

И вот здесь просто процитируем источник, на который наш официоз упорно жмурит глаза. ЮСТИН Эпитома сочинения Помпея Трога «История Филиппа»

«Глава 3 Александр Великий (не тот, на которого Вы подумали:П.З.)

Между тем персидский царь Дарий был вынужден позорно бежать из страны скифов, и, чтобы его не стали презирать за его военные неудачи, он послал с частью своих войск Магабакса для покорения Фракии и других царств в этой местности; к ним Дарий намеревался присоединить, как незначительную придачу, и Македонию. Магабакс в короткий срок выполнил приказание царя, а к македонскому царю Аминте отправил послов и потребовал выдать себе заложников в обеспечение мира на будущие времена. Послы были приняты [царем] радушно. Во время пира, всё больше пьянея, они стали просить царя, чтобы на этом пышном пиру он доказал им и свое дружественное отношение к ним и пригласил пировать вместе с ними своих жен и жен своего сына, так как у персов это считается залогом и знаком заключения союза гостеприимства.
Женщины эти пришли на пир. Когда же персы крайне нагло стали их тискать, сын Аминты Александр попросил отца, чтобы тот из уважения к своему возрасту и достоинству ушел с пира, и обещал отцу, что он положит конец выходкам гостей. Когда Аминта ушел, Александр отозвал с пира якобы на короткое время тех женщин под тем предлогом, что хочет нарядить их еще изящнее и привести назад еще более очаровательными. Но женщин он подменил молодыми людьми, пышно одетыми в женские наряды, и приказал им унять наглость послов кинжалами, спрятанными под одеждой.
Все послы были убиты. Магабакс об этом ничего не знал; но так как послы не возвращались, он послал в Македонию с частью своего войска Бубара, полагая, что это будет легкая и незначительная военная экспедиция, и считая ниже своего достоинства самому вести войска, чтобы не обесчестить себя, сражаясь с таким презренным племенем. Но Бубар, раньше чем началась война, влюбился в дочь Аминты, забыл о войне и, отложив всякую вражду, женился и стал свойственником [царя].

После ухода Бубара из Македонии царь Аминта скончался. Сыну его и преемнику Александру [правил ок. 495-450 гг. до н.э.] родство с Бубаром не только обеспечило мир во время правления Дария, но Бубар расположил в его пользу и Ксеркса настолько, что когда тот, подобно буре, пронесся над Грецией, он даровал Александру власть над всей областью между горами Олимпом и Гемом. Но Александр увеличил свои владения не в меньшей степени благодаря своей собственной доблести, чем благодаря щедрости персов. Затем по порядку наследования царская власть перешла к Аминте , сыну брата Александра - Менелая. Этот царь был также замечателен своей энергией и обладал всеми достоинствами полководца.
От Евридики у него было три сына: Александр, Пердикка и Филипп, отец Александра Великого Македонского, и дочь Евриноя; от Гигеи же у Аминты были сыновья Архелай, Арридей и Менелай. Аминта вел тяжкие войны с иллирийцами и олинфянами. Он также мог погибнуть от коварных козней своей жены Евридики, которая договорилась со своим зятем о том, что выйдет за него замуж, убив мужа, а царство передаст ему, своему любовнику; однако дочь донесла и о прелюбодеянии своей матери, и о ее преступном замысле. Избавившись от стольких опасностей, Аминта скончался в глубокой старости, передав свое царство старшему из своих сыновей - Александру.

В начале своего царствования Александр откупился от войны с иллирийцами, договорившись с ними о размере выкупа и дав им в заложники брата своего Филиппа. Спустя некоторое время он установил дружеские отношения и мир с фивянами, отдав им в заложники того же Филиппа. Это обстоятельство оказало огромное влияние на развитие выдающихся природных способностей Филиппа, ибо он пробыл три года в качестве заложника в Фивах; в этом городе, где господствовала древняя суровость нравов, в доме величайшего философа и полководца Эпаминонда он еще мальчиком получил прочные основы воспитания. Спустя немного времени Александр пал жертвой козней матери своей Евридики, которую Аминта, уличив в преступлении, некогда пощадил ради своих детей от нее, не зная в то время, что она станет убийцей этих же детей. Брат Александра Пердикка равным образом оказался жертвой ее преступных козней. Поистине отвратительно, как эта мать в угоду своей похоти лишала жизни тех самых детей, жалость [отца] к которым спасла ее от кары за ее преступления. Убийство Пердикки кажется тем более гнусным, что у матери даже ее малютка-сын не вызвал чувства сострадания. Поэтому Филипп долгое время правил не как царь, а как опекун ребенка. Но когда стране стали грозить всё более страшные войны, а ждать, пока подрастет дитя, было бы слишком долго, Филипп под давлением народа принял царскую власть.

Когда Филипп принял власть, все возлагали на него большие надежды, как вследствие собственных его дарований, которые предвещали в нем великого человека, так и вследствие старинного прорицания, которое гласило, что в царствование одного из сыновей Аминты царство македонское пышно расцветет. Преступления матери оставили в живых только одного из всех тех, на кого могли возлагаться эти надежды. В начале его правления этого новичка [на престоле] многое удручало: гибель преступно умерщвленных братьев, и множество врагов, и страх перед кознями, и нищета истощенного постоянными войнами царства. С разных сторон множество народов одновременно, точно составив какой-то заговор против Македонии, пошли на нее войной.
Так как Филипп не мог одновременно справиться со всеми, то он решил, что надо избавиться от них поодиночке: одних врагов он успокоил заключением с ними договора, от других откупился деньгами, а на более слабых напал и победой над ними ободрил своих павших духом воинов и заставил врагов изменить их презрительное отношение к нему. Прежде всего он сразился с афинянами, победил их при помощи военной хитрости и, хотя мог убить их всех, но, боясь навлечь на себя более грозную войну, отпустил их невредимыми и без выкупа. После этого Филипп перенес войну в Иллирию и истребил там многие тысячи врагов, [а также взял знаменитейший город Лариссу]. Отсюда он внезапно напал на Фессалию, где ничуть не ожидали войны, причем напал не из жадности к добыче, а потому что страстно желал присоединить к своему войску мощную фессалийскую конницу; и создал единое непобедимое войско из пехотных и конных полков.
В то время, как дела Филиппа шли так успешно, он взял себе в жены Олимпиаду, дочь Неоптолема, царя молоссов. Устроил этот брак опекун девушки, ее двоюродный брат по отцу, царь молоссов Арриба, женатый на сестре Олимпиады - Троаде. Для Аррибы это было причиной его падения и всех его несчастий. Арриба рассчитывал, что благодаря свойству с Филиппом он увеличит свое государство, но этим самым Филиппом он был лишен своего собственного царства и состарился в изгнании. После того как Филипп повел так свои дела, он уже перестал довольствоваться тем, чтобы отражать нападения врагов, а, напротив, сам стал совершать нападения. Когда он штурмовал город Мотону и сам шел впереди войска, пущенная со стены стрела пронзила ему правый глаз. От этой раны он не стал ни менее воинственным, ни более суровым по отношению к своим врагам; так что, когда он спустя некоторое время по просьбе врагов заключил с ними мир, он показал себя по отношению к побежденным не только умеренным, но даже милосердным.

КНИГА VIII Глава 1 Филипп

Греческие государства, из которых каждое стремилось властвовать [над другими], в конце концов все лишились власти. Без удержу стремились они погубить друг друга и, только уже оказавшись под гнетом, поняли, что потери каждого в отдельности означали гибель для всех. Ибо македонский царь Филипп подстерегал их, как будто на дозорной башне, строил козни против их свободы, разжигая соперничество между государствами и приходя на помощь слабейшим; так он в конце концов поработил и побежденных, и победителей [и подчинил их] своей царской власти. Причиной и источником этого несчастья оказались фивяне: когда они одержали верх [над другими], они потеряли разум от своей удачи и на общем собрании [представителей] греческих государств они обрушились с обвинениями на побежденных лакедемонян и фокидян, как будто те недостаточно искупили свои провинности, перенеся столько убийств и грабежей. Лакедемонянам было вменено в вину, что они заняли фиванскую крепость [Кадмея] во время перемирия, а фокидянам - что они опустошили Беотию, фивяне якобы желали после бедствий войны снова придать силу законам. Так как решение суда было вынесено согласно воле победителей, то обвиняемые были присуждены к столь большому штрафу, что уплатить его они оказались не в состоянии. Поэтому фокидяне, лишившись и земли, и детей, и жен, и придя в полное отчаяние, выбрали себе в вожди некоего Филомела и захватили храм Аполлона в Дельфах, точно разгневались на самого этого бога. После чего, имея в изобилии золото и деньги, они начали войну против фивян с помощью наемных войск. Хотя все проклинали фокидян как святотатцев, однако гораздо большую ненависть, чем фокидяне, навлекли на себя фивяне, которые довели фокидян до этого. Поэтому фокидянам прислали вспомогательные отряды и афиняне, и лакедемоняне. При первом столкновении Филомел захватил лагерь фивян. В следующем сражении Филомел пал, сражаясь во главе своего отряда в самой гуще боя, и своей нечестивой кровью смыл грех святотатства. На его место вождем был избран Ономарх.

Для борьбы с ним [Ономархом] фивяне и фессалийцы не захотели выбрать себе вождя из числа своих сограждан, опасаясь, что, если он окажется победителем, его власть будет для них нестерпима; [поэтому] они выбрали Филиппа Македонского и добровольно подчинились чужестранному господству, побоявшись господства своих [сограждан]. Филипп, будто бы являясь мстителем не за фивян, а карая святотатство, приказал всем своим воинам надеть лавровые венки и вступил в сражение как бы под предводительством самого бога. Фокидяне, увидав венки из лавра, посвященного богу, трепеща от сознания своего преступления, побросали оружие и обратились в бегство, кровью своей и смертью заплатив за оскорбление святыни. Трудно поверить, какую славу стяжал себе благодаря этому Филипп среди всех народов. Вот, говорили, кто наказал за святотатство, кто отомстил за оскорбление святынь; он один совершил то, что должен был сделать весь мир, - покарал святотатцев. Рядом с богами достоин стать он, выступивший в защиту их величия. Однако, когда афиняне услыхали об исходе войны, они немедленно, чтобы Филипп не вступил в Грецию, заняли Фермопильское ущелье, как некогда, когда наступали персы; но совсем не та была уже их доблесть, и защищали они не то, что тогда; ведь тогда они выступили на защиту свободы Греции, а теперь в защиту открытого святотатства; тогда они хотели охранить храмы от разграбления врагами, а теперь решили защищать тех, кто ограбил храм, от [грозившего им] мщения. Они явились покровителями преступления, тогда как [для них] было позором, что мстителями за него оказались [не они сами, а] другие. Афиняне, видно, забыли, как в трудные времена они пользовались советами этого божества, сколько войн закончили победоносно под его водительством, сколько городов основали по его указаниям, какой мощи достигли на суше и на море, [забыли], что никогда не предпринимали ничего ни в общественных, ни в частных делах без содействия божественной его силы. И эти умы, изощренные всеми науками, облагороженные наилучшими законами и учреждениями, допустили такое страшное преступление, что впоследствии они не имели уже никакого права в чем бы то ни было упрекать варваров.

Но и Филипп не проявил себя более благопристойным по отношению к своим союзникам. Он точно боялся, как бы не оказаться превзойденным врагами в делах святотатства. Те самые государства, у которых он еще недавно был вождем, которые воевали под его начальством, которые поздравляли и его и себя с общей победой, он захватил и разграбил, как [лютый] враг; жен и детей всех граждан Филипп продал в рабство, не пощадил ни храмов бессмертных богов, ни других священных зданий, ни богов-пенатов общественных и частных, под кров которых он так недавно входил как гость. Поистине казалось, что он не столько был мстителем за святотатство, сколько добивался свободы для себя совершать святотатство.
Потом, как будто совершив великие подвиги, он переправился в Каппадокию. Ведя здесь войну с тем же вероломством, взяв хитростью в плен и перебив ближайших царей, он всю эту область подчинил власти Македонии. Затем, чтобы уничтожить толки о своем вероломстве, которым, как тогда считали, он превосходил всех, он разослал по царствам и богатейшим городам своих посланцев, которые должны были распространять слухи, что царь Филипп за большие деньги сдает подряды на строительство городских стен, святилищ и храмов, и через глашатаев вызывать [к нему] предпринимателей. Когда же те приезжали в Македонию, их задерживали там путем различных проволочек, а они, боясь царя, потихоньку уезжали обратно.
После этого Филипп напал на Олинф. Дело в том, что олинфяне из сострадания дали у себя убежище двум братьям Филиппа, рожденным от его мачехи, после того как еще один их брат был царем убит. Филипп хотел убить и этих двух, так как они могли притязать на царскую власть. И вот по этой-то причине он разрушил древний и знаменитый город, а братьев предал давно предрешенной казни и насладился как богатой добычей, так и желанным для него братоубийством.
Затем, как будто всё, что бы ему ни вздумалось, ему было дозволено, он захватил золотые рудники в Фессалии и серебряные - во Фракии, а чтобы ничего не оставить не нарушенным, ни один закон ни божеский, ни человеческий, он занялся еще и морским разбоем. В это время случилось так, что два брата, фракийские цари, выбрали Филиппа судьей во взаимных их спорах, но не потому, что считали его справедливым, а потому, что каждый боялся, как бы Филипп не пришел на помощь одному из них. Но Филипп, как было у него в обычае, неожиданно для обоих братьев прибыл на третейский суд, как на войну, во главе войска, и у обоих братьев отнял их царства, поступив не как судья, а как коварный, преступный разбойник.

Пока это происходило, к Филиппу явились афинские послы просить мира. Выслушав их, Филипп и сам направил в Афины послов договориться об условиях мира. Здесь и был заключен мир, выгодный для обеих сторон. Из других греческих государств также прибыли посольства, движимые не любовью к миру, а страхом перед войной. Фессалийцы же и беотяне, всё более разъяряясь,стали просить царя, чтобы он открыто выступил в качестве вождя [всей] Греции в поход против фокидян. Они пылали такой ненавистью к фокидянам, что, забыв о своих поражениях, предпочитали сами погибнуть, лишь бы погубить их, предпочитали терпеть уже испытанную ими жестокость Филиппа, только бы не пощадить своих врагов. Напротив, послы фокидян при поддержке афинян и лакедемонян просили, чтобы царь не начинал против них войну, за отсрочку которой они уже трижды уплачивали ему. Поистине позорное и сожаления достойное зрелище! Греция, еще и в то время первая среди всех стран мира и по силам своим и по достоинству, неизменная победительница царей и народов и еще тогда владычица многих городов, лежала простертой ниц перед чужим престолом и униженно просила то начать, то прекратить войну. Те, кто был оплотом всех стран мира, теперь все свои надежды возлагали на мощь чужестранца, раздорами своими и внутренними войнами доведенные до того, что пресмыкались перед тем, кто недавно еще был ничтожнейшим из их подопечных; и особенно усердствовали фивяне и лакедемоняне, которые раньше соперничали между собой из-за власти над Грецией, а теперь наперебой добивались милостей властелина. Филипп между тем, в величии своей славы, как будто относится с презрением к этим знаменитым городам и тем временем взвешивает, кому отдать предпочтение. Он тайно выслушивает просьбы обоих посольств; одним обещает избавление от войны и обязывает их клятвой никому не выдавать этого ответа; другим, напротив, говорит, что придет им на помощь. И тем и другим запрещает готовиться к войне и чего бы то ни было опасаться. Успокоив всех такими разноречивыми ответами, он занимает Фермопильское ущелье.

Тогда, поняв, что они стали жертвой коварного обмана, фокидяне первыми, трепеща от страха, взялись за оружие. Но уже не было ни возможности приготовиться к войне, ни времени, чтобы стянуть вспомогательные отряды; а Филипп грозил поголовным избиением, если они не сдадутся. Вынужденные необходимостью, они сдались, выговорив себе личную безопасность. Но договор этот оказался столь же надежным, как данное ранее обещание, что войны не будет. Повсеместно начались убийства и грабежи; у родителей отнимали детей, у мужей жен, из храмов похищали изображения богов. Одно только утешение оставалось этим несчастным - что Филипп обманул и своих союзников, обойдя их добычей, так что фокидяне не видели ничего из своего достояния в руках [греческих] своих недругов. Возвратившись в свое царство, Филипп, наподобие того, как пастухи перегоняют свои стада то на летние, то на зимние пастбища, начал переселять по своему произволу народы и [целые] города, смотря по тому, какую местность он считал нужным более густо заселить, а какую более редко. Жалости достоин был вид всего этого, как будто всё погибало. Не было, правда, страха перед врагом, не было воинов, рыщущих по городу, не было бряцания оружия, не было разграбления имущества и похищения жителей, но повсюду царила молчаливая печаль и скорбь людей, боящихся, как бы даже слезы их не были сочтены за сопротивление. Но скрытая скорбь еще тяжелее, и страдание тем глубже, чем менее проявляется. Переселяемые бросали [последние] взгляды то на могилы своих предков, то на древние свои пенаты, то на дома свои, где сами они родились и где рождали детей, сокрушаясь то о себе, что дожили до этого дня, то о детях своих, что они не родились уже после него.

Одни народы Филипп поселил у самой границы, чтобы они давали отпор врагам, других поселил в самых отдаленных пределах своего царства, а некоторых военнопленных расселил по городам для пополнения их населения. Так из многочисленных племен и народов он создал единое царство и единый народ. Устроив и приведя в порядок дела в Македонии, Филипп завоевал при помощи коварства и хитрости области дарданов и других соседей; но даже и родственников он не пощадил: так, он решил лишить престола эпирского царя Аррибу, связанного теснейшими узами родства с женой Филиппа Олимпиадой, а Александра, пасынка Аррибы, брата жены своей Олимпиады, красивого и чистого нравами юношу, Филипп вызвал в Македонию якобы по просьбе сестры. Всеми способами, то обещая юноше царскую корону, то притворяясь влюбленным, Филипп склонил юношу к преступной связи с ним. Филипп рассчитывал, что впоследствии Александр будет ему вполне покорным либо из чувства стыда, либо из чувства благодарности за [обещанное] благодеяние, царскую власть. Поэтому, когда Александру исполнилось двадцать лет, Филипп, несмотря на его юный возраст, передал ему отнятое у Аррибы царство, совершив, таким образом, преступление по отношению и к тому, и к другому. Ибо в отношении того, у которого отнял царство, он нарушил право родства, а того, которому он отдал царство, развратил, прежде чем сделать его царем.

КНИГА IX Глава 1

Когда Филипп вступил в Грецию и разграбил несколько городов, то добыча, полученная от этих незначительных городов, только раздразнила его [жадность], так как он прикинул в уме, какие богатства имеются во всех греческих городах, взятых вместе; поэтому он решил завязать войну со всей Грецией в целом. Он рассудил, что для успеха предприятия будет очень полезно подчинить себе знаменитый приморский город Византий и сделать из него базу для своих морских и сухопутных сил; а когда Византий запер перед ним свои ворота, то он осадил его, окружив со всех сторон. Впервые этот город был захвачен Павсанием, спартанским царем, и в течение семи лет находился под его властью; в дальнейшем Византий, в зависимости от изменчивого военного счастья, находился под властью то лакедемонян, то афинян, и эта неопределенность его положения привела к тому, что, не ожидая ни от кого помощи, византийцы тем упорнее сами отстаивали свою свободу. Из-за продолжительной осады казна Филиппа стала истощаться, и он начал добывать деньги морскими разбоями. Так, он захватил сто семьдесят кораблей и, распродав их груз, до некоторой степени избавился от крайней нужды. Затем, чтобы не держать всё войско на осаде одного только города, Филипп, отобрав храбрейших воинов, выступил в поход, завоевал много городов в Херсонесе [Фракийском] и вызвал к себе своего восемнадцатилетнего сына Александра, чтобы тот под отцовской командой начал изучать основы военного дела.
После этого Филипп отправился в Скифию, тоже надеясь на добычу и намереваясь - по примеру купцов - затраты на одну войну покрыть доходами с другой.

Глава 2 Олимпиада, жена Филиппа II, мать Александра Великого

В то время скифским царем был Атей. Когда он находился в затруднительном положении во время войны с истрианами, то через аполлонян он попросил помощи у Филиппа, с тем чтобы усыновить его и сделать его наследником скифского царства.
Между тем царь истрийский умер и тем самым избавил скифов и от страха перед войной, и от нужды в помощи. Поэтому Атей, отпустив македонян, приказал им сказать Филиппу, что он не просил у него помощи и не поручал говорить ему об усыновлении, ибо не нуждаются скифы в македонской защите, так как превосходят македонян [в храбрости], да и в наследнике он, [Атей], не нуждается, так как его сын здравствует.
Выслушав это, Филипп отправил к Атею послов, чтобы добиться от него денег для покрытия хотя бы части расходов на осаду Византия, иначе он будет вынужден вследствие недостатка в средствах прекратить войну.
[Послам было поручено сказать, что] Атей скорее должен выполнить это требование, так как он не только не уплатил за службу воинам, присланным ему Филиппом, но даже не оплатил издержек по их перевозке. Однако Атей стал ссылаться на то, что климат в Скифии неблагоприятный, а почва бесплодна; она не только не обогащает скифов, но едва-едва доставляет им пропитание; нет у него богатств, которыми он мог бы удовлетворить столь великого царя, а отделаться небольшой подачкой он считает более непристойным, чем вовсе отказать. Вообще же скифов ценят за доблестный дух и закаленное тело, а не за богатства.
В ответ на это издевательство Филипп, сняв осаду с Византия, двинулся войной на скифов. Чтобы скифы ничего не заподозрили, Филипп отправил вперед послов, которые должны были сообщить Атею, что он, Филипп, во время осады Византия дал обет воздвигнуть статую Геркулесу и идет теперь, чтобы поставить ее в устье Истра, поэтому просит, чтобы ему дали пройти спокойно и почтить бога; совершить же этот путь Филипп намерен как друг скифов. [В ответ на это Атей] приказывает: если Филипп хочет выполнить обет, то пусть он пришлет статую к нему, [Атею]. Он обещает не только поставить статую, но и сохранить ее невредимой, однако он не потерпит, чтобы войско Филиппа вступило в его пределы. Если же Филипп поставит статую против воли скифов, то, как только он уйдет, Атей низвергнет статую, а медь, из которой она отлита, превратит в острия для стрел. Этот спор ожесточил обе стороны, и завязалась война. Хотя скифы превосходили [македонян] и числом и храбростью, но они были побеждены хитростью Филиппа.
Двадцать тысяч женщин и детей было взято в плен, было захвачено множество скота; золота и серебра не нашлось совсем. Тогда пришлось поверить тому, что скифы действительно очень бедны. В Македонию послали двадцать тысяч наилучших кобылиц для разведения коней [скифской породы].
http://his.1september.ru/2002/01/3.html

(Вот этот-то факт нашему официозу крайне не нужен. Если его учитывать, то хотя бы часть конницы Александра Македонского использовала скифскую породу коней. Да и всадники немалым числом оказывались выросшими в Македонии скифскими юношами).

Павел Оросий эти события кратко изложил так

2. Этот же Византий, основанный некогда Павсанием, 98 царем спартанцев, впоследствии же непомерно расстроенный Константином, христианским императором, и наименованный Константинополем, 99 является теперь престолом славнейшей империи и столицей всего Востока.

3. Филипп же после долгой и тщетной осады, 100 чтобы восполнить через разбой средства, которые он потратил во время осады, начал пиратствовать; сто семьдесят захваченных в результате этого кораблей, полных товарами, он распродал и небольшим пополнением [казны] остановил острую нужду. 101 4. После этого ради захвата добычи и продолжения осады он разделил войско. Сам же, отправившийся с наиболее крепкими [воинами], захватил многие города Херсонеса 102 и, повергнув в прах население, унес богатства. Также он с сыном Александром, движимый рвением к разбою, ходил на Скифию.

5. Скифами правил тогда Атей; 103 он, когда был занят войной с истрийцами, 104 через аполлонийцев 105 испросил помощь у Филиппа, но, как только умер царь истрийцев, он, избавившийся от страха перед войной и от необходимости в помощи, расторг заключенный с Филиппом договор о союзе. 106

6. Филипп, сняв с Византия осаду, всеми силами обратился к скифской войне, в завязавшейся же битве скифы, хотя они превосходили и числом, и доблестью, были побеждены коварством Филиппа. 107 7. В ходе этой битвы было захвачено двадцать тысяч детей и жен скифского народа, уведено великое множество скота, однако ничего не было найдено из золота и серебра; именно этот факт породил сначала веру в скифскую скудность. Двадцать тысяч превосходных кобылиц были отправлены в Македонию для улучшения [македонской] породы.

8. Однако, когда Филипп возвращался назад, путь ему преградили войной трибаллы: 108 в ее ходе Филипп столь тяжело был ранен в бедро, что через его тело получил смертельную рану конь. Когда все решили, что царь погиб, то [македоняне], обратившись в бегство, побросали награбленное. Затем во время небольшого перерыва он, пока поправлялся от раны, покоился в мире; 9. как только [Филипп] выздоровел, он двинулся войной на афинян; они, оказавшись тогда в таком критическом положении, привлекают в число союзников лакедемонян, некогда врагов, и изнуряют города всей Греции посольствами, чтобы общими силами обратиться против общего врага. И вот некоторые города связали себя с афинянами; 109 некоторых же страх перед войной склонил на сторону Филиппа. 10. Когда завязалась битва, 110 афиняне, хотя долгое время благодаря превосходящему числу воинов были впереди, тем не менее оказались побежденными окрепшей в изнурительных войнах доблестью македонян.

11. Что эта битва была гораздо более жестокой, чем все предшествующие ей сражения, говорит сам исход дел: именно этот день положил во всей Греции предел славе добытого [в свое время] владычества и издревле существовавшей свободе.

14. 1. Затем Филипп купленную неимоверной кровью победу использовал против фиванцев и лакедемонян: 111 ибо первых из граждан он, кого зарубив топором, кого принудив к изгнанию, всех лишил состояния. 2. Изгнанных перед этим граждан он возвратил на родину; триста изгнанников из их числа он поставил судьями и управителями, чтобы они, исцеляя новым могуществом старые раны, не позволяли подавленному несчастным образом народу воспрять надеждой на [возвращение] свободы.

Http://www.vostlit.info/Texts/rus14/Orozij/frametext3.htm

97 Осада Византия Филиппом Македонским осуществлялась в 340-339 гг. до н. э.

98 Ошибка Юстина (Jus. Epit. IX. 1.3), которую повторяет Орозий. Павсаний не был основателем Византия, он захватил его и удерживал в период с 477 по 471/470 гг. до н. э., город же был основан несколько ранее.

99 Об основании Константином Великим (император с 306 по 337 г.) на месте старого Византия новой столицы Римской империи см. у Орозия: Hist. VII.28.27-28.

100 Осада города оказалась не полной. Византию смогли оказать помощь афиняне, хиосцы и родосцы (Diod. Bibl. XVI.77.2).

101 Речь идет об инциденте с захватом афинского флота, груженного зерном, что произошло в конце 340 г. до н. э.

102 Имеется в виду Херсонес Фракийский, на побережье пролива, соединяющего Мраморное море с Эгейским.

103 Информацию о скифском походе Филиппа и Александра Македонских Орозий черпал из Эпитомы Юстина (Jus. Epit. IX.2.1-16).

104 Истрийцы - жители города Истрии на западном побережье Черного моря к югу от устья Дуная (Истра).

105 Аполлонийцы - жители города Аполлония на западном побережье Черного моря во Фракии, расположен к югу от Истрии.

106 Согласно Юстину, Атей для того, чтобы привлечь на свою сторону македонян, готов был усыновить Филиппа и сделать его своим наследником; однако после того как истрийский царь умер, и угроза для скифов исчезла, Атей отказался от своих предложений. Филипп вынужден был потребовать компенсацию издережек, с которыми была связана осада Византия, однако получив в этом отказ со стороны скифского царя, начал со скифами войну, о которой Орозий сообщает ниже (Jus. Epit. IX.2.1-10).

107 Война Филиппа Македонского со скифами имела место в 339 г. до н. э.

108 Трибаллы - фракийский или иллирийский народ, живший в районе долины Наисса (совр. Ниш).

Ю. Г. Виноградов свел 20 тыс. к 2000 женщинам и детям, а изложение событий двух веков скифской истории отразил в таком контексте.
ЗАПАДНОЕ И СЕВЕРНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ В КЛАССИЧЕСКУЮ ЭПОХУ
Ю. Г. Виноградов История Европы Том 1
http://www.kulichki.com/~gumilev/HEU/heu1209.htm
По свидетельству Фукидида (II, 97), одрисы подчинили большинство фракийских племен, а также установили протекторат над греческими полисами фракийского побережья, включая и города Левого (Западного) Понта. Те и другие, по крайней мере начиная с царя Ситалка, а может быть, еще его отца Тереса, обязаны были платить одрисским правителям дань, достигшую при преемнике Ситалка Севте I огромной суммы - 400 талантов ежегодно; на такую же сумму они получали даров в виде изделий из драгоценных металлов, а сверх того - подношения из дорогих и простых тканей и т. п. Эта подать распределялась между царем и парадинастами. Социальную основу Фракийского царства составляла община, находившаяся в V в., по-видимому, на последней стадии развития общины большесемейной (земледельческой).

В религии фракийцев большую роль играли культ Диониса, культ владычицы зверей Бендиды, а также мифического обожествленного героя Залмоксиса. Изобразительное искусство фракийцев, известное нам преимущественно по памятникам торевтики, представляло собой оригинальный вариант звериного стиля, развившегося, видимо, на местной почве, но не лишенного в период становления влияния скифского искусства. Ему также присуще воспроизведение свернувшихся хищников, но в своеобразной, отличавшейся стилистическими деталями трактовке; особенно интересны частые стилизованные изображения коней. Начиная с IV в., как и у скифов, во фракийской торевтике появляются антропоморфные сюжеты, трактованные весьма своеобразно. Очень близко к фракийскому стояло искусство гетов, разнившееся рядом деталей и некоторой оригинальностью стиля.

До тех пор пока основные усилия скифов были нацелены на борьбу с фракийцами, их взаимоотношения с полисами Северного Причерноморья сводились к мелким стычкам и нерегулярным набегам на греческие города и их хору, следствием чего явилось спешное стеностроительство вокруг таких эллинских апойкий, как Никоний, Ольвия, Тиритака, Мирмекий, Фанагория. Ряд полисов Европейского Боспора - Пантикапей, Тиритака, Мирмекий и Порфмий - срочно ограждают себя от опустошительных набегов кочевников мощными укреплениями Тиритакского вала. Успешное отражение первого натиска скифов вызвало к жизни в двух разных регионах Северного Причерноморья одинаковый тип государственного устройства. Правильная организация обороны, стеностроительство, создание и вооружение гражданского ополчения способствовали появлению ольвийской тирании в лице аристократа по имени Павсаний, занимавшего один год должность верховного магистрата полиса - эсимнета, который имел значительную поддержку среди аристократического религиозно-политического союза мольпов. Те же, видимо, мероприятия, проведенные на Боспоре, позволили некоему удачливому полководцу из знатного рода Археанактидов, ставшему во главе союзного войска боспорских полисов, захватить в 480 г. тираническую власть в своем родном полисе - Пантикапее, который с тех пор становится лидером боспорской симмахии и одновременно религиозной амфиктионии, созданной вокруг храма Аполлона, построенного на пантикапейском акрополе. Союз боспорских полисов чеканит даже свою монету.

Однако, после того как фрако-скифский мирный договор около 480 г. до н. э. окончательно развязал руки царским скифам, их нажим на эллинов стал массированным. Кочевники, не имевшие ни торгового флота, ни портов, ни навыков в морском деле, с одной стороны, стремились обеспечить сбыт за морем посредством греческих купцов сельскохозяйственной продукции, полученной путем внеэкономического принуждения у земледельцев Лесостепи, а с другой - организовывали внеэкономическую эксплуатацию самих полисов. Отныне исторические пути греческих апойкий Северо-Западного и Северо-Восточного регионов Причерноморья резко разошлись. Автаркичные, разобщенные, далеко отстоящие друг от друга полисы первого региона - Никоний и Ольвия, а также Керкинитида в Северо-Западном Крыму, будучи не в силах сопротивляться нажиму со стороны номадов, были вынуждены им подчиниться, отдав себя под "протекторат" Скифского царства. Тесно скученные по берегам Боспора Киммерийского греческие города, которые с исторической неизбежностью должны были рано или поздно вступить в конфликт друг с другом из-за ограниченности земледельческой территории, сумели сплотиться в единый оборонительный союз и отстоять свою независимость. С этого момента здесь постепенно начинает складываться надполисная территориальная тираническая держава под властью династии Археанактидов, правившей на Боспоре в течение 42 лет.

Скифский протекторат над северо-западнопонтийскими полисами установился не позднее времени правления царя Ариапифа (первая треть V в.) и продолжал практиковаться его сыновьями Скилом и затем Октамасадом, низложившим и убившим своего брата. Он осуществлялся скифскими владыками либо непосредственно, либо через их ставленников греческого и варварского происхождения. Об этом свидетельствуют монеты, отливавшиеся и чеканившиеся в Никонии и Ольвии, а также новелла Геродота (IV, 78-80) о пребывании Скила в Ольвии. Протекторат касался лишь экономической и не затрагивал политическую жизнь полисов. Конкретно это выразилось в резком сокращении хоры этих греческих государств и переводе их экономики на рельсы внешней транзитной торговли, во взимании дани и "кормлении" войска. В то же время функционируют народное собрание, издающее постановления, городские магистратуры и разнообразные религиозные и политические объединения граждан. Подобный характер имел и фракийский протекторат над полисами Левого Понта, платившими регулярную дань одрисам. Однако здесь в силу иной внешнеполитической ситуации дело не дошло до установления тирании - такие ионийские полисы, как Аполлония и Истрия, управлялись олигархически.

В 437 г. хорошо снаряженная афинская эскадра под командованием Перикла вошла в Понт Евксинский. Как сообщает в его биографии Плутарх (XX), Перикл стремился удовлетворить просьбы тамошних эллинов и продемонстрировать мощь и силу афинян окрестным варварским царям и династам. Реальной же причиной было стремление включить припонтийские полисы в состав Афинского морского союза, установить угодные афинянам политические режимы и, главное, создать прочную базу снабжения Афин хлебом, учитывая надвигающуюся войну со Спартой. Так, в южнопонтийском полисе Синопе при поддержке афинского флота и солдат местные демократы изгнали тирана Тимесилея, который вместе с семьей и сторонниками переселился в родственную ему по духу Ольвию.

Пересекши Понт кратчайшим путем, Перикл приплыл к берегам Боспора. Следствием его визита сюда было включение в состав членов Афинского союза Нимфея, не входившего, видимо, в боспорскую симмахию, но находившегося также, по всей видимости, под скифским протекторатом. Отныне Нимфей стал платить Афинам форос размером в 1 талант (два пуда золота или серебра). Двинувшись далее вдоль берегов Северного Причерноморья на запад, флот Перикла достиг Ольвии. В итоге политических переговоров со скифскими правителями, вероятно ослабленными тогда внутренними распрями, Периклу удалось, возможно, смягчить усилившееся вмешательство варваров во внутреннюю жизнь этого полиса, вытребовать для него право самому решать вопросы своего государственного устройства и включить его в число афинских союзников. В результате из Ольвии был удален скифский наместник и в городе возрождается тирания. Аналогичные акции были, видимо, предприняты Периклом и в отношении других полисов Северо-Западного и Западного Причерноморья. В Истрии и Аполлонии власть олигархов сменилась демократическим образом правления; последняя в 425 г. фигурирует в списках фороса, в ее календаре появляется даже афинский месяц мунихион. Деятельность Перикла и последующих афинских политиков и стратегов, таким образом, еще теснее сплотила понтийские полисы и обеспечила Афинам и их союзникам надежную и обширную базу снабжения хлебом.

Союзниками Афин становятся не только греческие полисы, но и Фракийская держава, царь которой Ситалк в 429 г. совершает тщательно подготовленный и широко задуманный поход против Македонии. Этим походом одрисский правитель не просто выступил на стороне афинян, но и преследовал собственные цели: ослабить возвысившегося соседа и посадить на македонский престол вместо царя Пердикки угодного фракийцам Аминту. Однако это грандиозное предприятие закончилось ничем, а вскоре, в 421 г., сам Ситалк погибает в сражении с трибаллами.

Однако политика Афинской архэ по отношению к союзникам не всегда приносила одинаковые плоды. В 422-421 гг. вспыхнуло восстание на отложившемся от Афин Делосе, которое было подавлено. Часть выселенных с острова делосцев вместе с гораздо большим контингентом жителей южнопонтийского дорийского полиса Гераклеи (также непокорного союзника афинян, хора которого незадолго до этого подверглась разорению в результате карательной экспедиции стратега Ламаха) основывают в Юго-Западном Крыму на месте более раннего небольшого поселения Херсонес, расположенный на окраине современного Севастополя. Основание Херсонеса одновременно позволяло создать выгодный в географическом смысле опорный пункт в северной точке кратчайшего пути через Черное море и последующим освоением собственной земледельческой территории обеспечить надежную базу снабжения метрополии основными продуктами питания, прежде всего зерном.

Основание Херсонеса произошло при иных этнополитических условиях и по иной, чем у ионийских полисов, модели. Апойкия была выведена на земли, которые занимало племя тавров - автохтонного населения предгорий и горных областей Крыма. Тавры (византийцы во времена Святослава называли тавроскифами дружину Руси) занимались земледелием и отгонным скотоводством, но, по единодушному высказыванию многих античных источников, отличались жестокостью, дикостью нравов, промышляли разбоем и морским пиратством. Естественно, гераклейские колонисты не могли не встретить здесь сопротивления с их стороны и вынуждены были отвоевывать жизненное пространство вооруженным путем. Как показали археологические исследования, достаточно многочисленные таврские поселения, расположенные на Гераклейском полуострове (территории последующего освоения херсонеситов), с приходом сюда греков прекращают свое существование. Это была типично дорийская колонизационная модель, сопровождавшаяся насильственным подчинением окрестного населения.

Во время посещения Периклом Понта коренные перемены происходят и на Боспоре. По свидетельству Диодора (XX, 31, I), в 438/7 г. на смену правящему роду Археанактидов приходит новая династия, основатель которой Спарток был, по всей видимости, фракийского происхождения. Захват им власти был осуществлен, скорее всего, насильственным путем, обстоятельства которого нам неизвестны. Однако в суть власти и характер правления Спарток едва ли внес какие-либо изменения: его государство продолжало оставаться тиранической территориальной державой с той лишь разницей, что теперь надобность даже в видимом существовании симмахии боспорских полисов отпала. Власть тиранов Боспора, подготовленная деятельностью Археанактидов, настолько окрепла, что они решаются прекратить амфиктионную чеканку и боспорский внутренний рынок начинает обслуживаться почти исключительно пантикапейской серебряной монетой. Определенные автономные права, судя по ее последующей собственной чеканке, сохранила Фанагория. Кроме того, серебро чеканят Феодосия и Нимфей, не входившие прежде в боспорскую симмахию.

Подчинение этих двух городов и стало первоочередной задачей новой династии Спартокидов, имена первых представителей которой известны нам из сочинений античных авторов: это Спарток I (438-433 гг.) и Селевк, бывший некоторое время соправителем Сатира I (433-389 гг.). Незадолго до поражения афинян в Пепопоннесской войне Гилон, дед, оратора Демосфена, сдает Боспору при неизвестных нам подробнее обстоятельствах афинское владение Нимфей. Сатир ведет изнурительную войну за овладение Феодосией, в которой укрывались боспорские изгнанники - противники нового режима. Феодосии оказывала существенную военную помощь Гераклея, которая вполне оправданно усматривала в боспорской экспансии на запад угрозу независимому существованию своего молодого дочернего полиса Херсонеса. Сатир скончался во время долгой осады Феодосии, и дело довершил уже его сын Левкон.

Экономика понтийских полисов была многоотраслевой. Как и в VI в., основную роль играло (за исключением периода скифского экономического диктата в Ольвии и полисах Поднестровья) сельское хозяйство, прежде всего земледелие - выращивание злаковых и бобовых культур, а также разведение крупного и мелкого рогатого скота. Определенное место занимало и рыболовство, прежде всего добыча ценных осетровых пород рыб, которыми особенно славился Боспор Киммерийский. Средство для засолки рыбы обеспечивал соляной промысел. Немалую роль играли и местные ремесла: производство керамики, черная и цветная металлургия, ювелирное дело, деревообделочное и косторезное производства, изготовление стеклянных бус, ткачество и т. д. Большое значение имела внутренняя и особенно внешняя торговля как с местным населением, так и с центрами Средиземноморья и Причерноморья; те и другие поставляли грекам и через их посредство племенам недостающие продукты, сырье и изделия: вино и оливковое масло, минеральные красители, например красную охру - синопиду, расписные и простые вазы, украшения из слоновой кости и драгоценных металлов, роскошные ткани и т. д. Взамен понтийские греки экспортировали в Средиземноморье зерно, лес, скот, рыбу, а потом и рабов.

В культурном отношении причерноморские эллины прочно хранили первые два - два с половиной столетия своего существования традиции, обычаи, религиозные верования, принесенные из метрополии. Однако дело не ограничивалось первоначальным культурным импульсом, можно говорить и о восприятии культурных новшеств, возникавших в последующее за эпохой колонизации время в балканских и малоазийских центрах, что обусловливалось интенсивностью коммуникаций и высоким уровнем коммуникабельности. Милетские колонии долгое время по языку, письменности и антропонимии оставались в основной массе чисто ионийскими.

Они сохраняли и почитали пантеон божеств своей метрополии. Широко отправлялись культы Аполлона, Зевса, Афины, Диониса, Афродиты, Деметры и Персефоны, Гермеса, других хтонических божеств и т. д. В Ольвии в V в. засвидетельствовано религиозное объединение орфиков. Наряду с этим прослеживаются и многие элементы своеобразия. Так, в Аполлонии, Томах, Истрии, Ольвии, Пантикапее главным или одним из наиболее почитаемых богов был Аполлон с эпитетом Иетрос (Врач), имевший широкие функции бога-спасителя и назначенный, по-видимому, дидимейским оракулом в качестве божества-покровителя специально милетских колоний на Понте, за пределами которого его культ не засвидетельствован. Гораздо большее, чем в Греции, распространение получил, особенно в Северо-Западном Причерноморье, культ Ахилла, который почитался владыкой священного острова Левки (совр. Змеиный).

Преимущественно ионийский отпечаток прослеживается и в материальной культуре, что нашло яркое отображение в архитектуре, большой и мелкой пластике, торевтике и т. д. Однако тесные контакты с окружающей варварской средой и адаптация в новых условиях жизни внесли некоторые элементы своеобразия. С одной стороны, приспособление к вкусам варварского заказчика заставляло, например, греческих ремесленников изготавливать бронзовые и золотые украшения в зверином стиле. С другой стороны, прослеживаются и элементы обратного заимствования. Так, образцом для жилищ первых колонистов - полуземлянок и землянок - послужили, бесспорно, аналогичные сооружения жителей Лесостепи, наиболее экономичные на первых порах и наиболее приспособленные к довольно суровым климатическим условиям.

Скифская и фракийская идея суррогата монеты в виде наконечников боевых стрел (вероятно с VII века) послужила прообразом единственной в своем роде литой разменной монеты, выпускавшейся в VI в. полисами Западного и Северного Понта,- так называемой монеты-стрелы. Уникальными в эллинском мире стали также оригинальные денежные знаки - так называемые ассы, отливавшиеся по ольвийскому образцу в Никонии и Истрии. Последний пример наряду с таким строительным приемом, как устройство слоевых фундаментов, также перенятым Истрией у Ольвии,- свидетельство культурного единства понтийских колоний Милета. Таким образом, культурный симбиоз эллинов и варваров взаимно обогащал цивилизацию тех и других.

Важной вехой в истории Причерноморья стал рубеж V-IV вв. Это время, когда Одрисское царство вступает в затяжную полосу политического кризиса и династической борьбы, первые симптомы которых дали о себе знать уже в конце V в.
Так, после гибели Ситалка в 424 г. власть узурпирует его племянник Севт I, устранивший законного наследника Садока, сына Ситалка. В конце V в. власть переходит к представителю побочной линии одрисского царского дома Медоку (или Амадоку I). Во время правления двух последних царей частью Фракии в качестве парадинаста управляет представитель третьей ветви Одрисов - Майсад сын которого Севт II, воспитывавшийся при дворе Медока, спустя некоторое время от него отложился. Политико-династийный кризис, вызванный, по всей вероятности, усилением института парадинастов и связанными с ним сепаратистскими центробежными тенденциями, привел если не к формальному, то к фактическому распаду Фракийского царства. Одной частью государства в первой половине IV в. правят наследники Медока: Амадок II, Терес II и Терес III, другой-преемники Майсада: его сын Севт II, некий Гебридзельм, сын Севта II, Котис I и внук первого Керсоблепт. Племенные вожди и парадинасты сооружают себе в это время в разных областях страны многочисленные укрепленные резиденции-виллы.

Не более благополучной была внутриполитическая ситуация в ту же эпоху и в царстве скифов-номадов. После братоубийцы Октамасада, правившего в третьей четверти V в., имена скифских владык надолго исчезают из античных литературных, эпиграфических и нумизматических источников. Об отсутствии единства скифов этого времени прямо заявляет Фукидид(П, 97, 6).
Очевидно, в Скифском царстве происходили примерно те же процессы, что и во Фракийском, а именно: усиление наместников и представителей побочных линий правящего рода приводило к династийной борьбе в ущерб централизации власти и консолидации Скифии. При этом в экономическом укладе и социальной сфере пробивают себе дорогу и новые тенденции, в частности наблюдается постепенный переход к оседлости номадов. Так, в начале IV в. на Днепре возникает огромное Каменское городище - ремесленный и, вероятно, земледельческий центр степной Скифии, выполнявший одновременно функции убежища.

Последствия децентрализации Скифского царства не заставили себя ждать: как уже говорилось, в 30-е годы V в. под влиянием политики Перикла Ольвия, оставаясь в рамках скифского протектората, освобождается от власти варварских наместников и вновь обретает тираническое правление. В начале же IV в. происходят и вовсе коренные изменения в жизни этого полиса: судя по одной ольвийской надписи, вырезанной на базе статуи тираноубийцы, в полисе была свергнута тирания и установлен демократический государственный строй. Одновременно ольвиополитам удается стряхнуть с себя и бремя скифского протектората. По обоим важным поводам в городе торжественно учреждается культ Зевса Освободителя. Эти коренные изменения не могли не сказаться на экономике и внешнем облике города: Ольвия возрождает свою земледельческую территорию в масштабах не меньших, чем прежние. Одновременно наблюдается расцвет ремесел и внешней торговли, происходит укрепление оборонительных сооружений и дальнейшее благоустройство города в области общественного и частного строительства.

Те же перемены во внешнеполитической ситуации привели и к возрождению хоры поднестровских полисов Тиры и Никония. Одновременно, как показывают нумизматические материалы, здесь проявляют свою активность истрийцы, которые даже выводят в этот район свой дочерний выселок - Гавань Истриан. Освободившиеся от скифского протектората ольвиополиты, стремясь расширить свою земледельческую базу, постепенно распространяют зону своих территориальных владений через искони принадлежавшую им область Гилею далее на восток и осваивают путем создания ряда земледельческих поседений западную оконечность Крыма - Тарханкутский полуостров.

По своему государственному устройству Ольвийский полис представлял собой демократическую республику, по всей видимости, умеренного толка. Ольвиополиты издают от своего имени проксенические декреты, составлявшиеся с начала IV в. по особому формульному типу. Свой этникон они впервые начинают помещать на серебряных и бронзовых монетах. Достаточно многочисленные проксении, изданные в честь граждан как причерноморских, так и средиземноморских городов, наряду с богатыми археологическими материалами свидетельствуют о широком диапазоне ольвийской внешней торговли. Ее размах потребовал определенной юридической регламентации: изданный в третьей четверти IV в. закон Каноба о деньгах, выставленный на своего рода таможенной станции в Босфорском проливе, неукоснительно предписывает обмен любой ввозимой в Ольвию монеты на серебро и медь ольвиополитов. В то же самое время значительную роль (не исключено, что и политическую) начинают играть аристократические семьи, почитающие своих гентильных божеств-покровителей. Они не только ставят им дорогостоящие статуи и совершают другие вотивные приношения, но и воздвигают общественные сооружения, к примеру башни. Подобное же возвышение аристократических фамилий синхронно прослеживается и в Истрии.

Около середины IV в. окрепший Херсонесский полис, также остро нуждавшийся в собственной земледельческой базе, сам переходит к территориальной экспансии, протекавшей в несколько этапов. Находясь в постоянном враждебном окружении воинственных тавров, он поначалу закрепляется на крайней оконечности Гераклейского - Маячном полуострове, перегородив его перешеек двойной линией стен с башнями и создав в пространстве между ними военно-земледельческое поселение. Вся остальная свободная территория Маячного полуострова размежевывается на небольшие по площади наделы, отграниченные друг от друга каменными оградами. Внутри наделов сооружаются неукрепленные усадьбы, принадлежавшие полноправным херсонесским гражданам.

Однако такой небольшой аграрной площади, требовавшей к тому же значительных затрат труда, херсонеситам явно не хватало, почему они и обращают свои взоры в сторону обширных плодородных земель Северо-Западного Крыма. Здесь первой на пути их экспансии стала ионийская колония Керкинитида, которую они около середины IV в. присоединяют, как показывают новейшие раскопки, мирным способом, вероятно, на правах включения равноправным полисом в состав Хврсонесского государства. Продвигаясь дальше на запад, они столкнулись, однако, с земельными владениями ольвиополитов, оказавшихся не столь уступчивыми. В итоге вспыхнул военный конфликт: как показывают раскопки нескольких сельскохозяйственных усадеб, взятие их херсонеситами сопровождалось разрушениями, пожарами и последовавшей затем перестройкой, но уже по херсонесскому образцу. Результатом такой насильственной экспансии явилось резкое ухудшение прежде дружественных отношений между Ольвией и Херсонесом, продолжавшееся более полстолетия.

Во второй половине IV в. начинается интенсивное освоение Северо-Западного Крыма Херсонесом. Тарханкутский полуостров покрывается огромным количеством больших по площади, чем на Маячном, наделов. По всей береговой линии от современной Евпатории до побережья Каркинитского залива возводятся усадьбы самых разных типов: от небольших неукрепленных вилл до мощных, защищенных башнями крепостей и целых комплексов коллективных усадеб, представлявших собой военноземледельческие поселения типа катойкий или клерухий. Наконец, в удобной бухте основывается город Калос Лимен - Прекрасная Гавань, на месте современного Черноморска.

Последним актом херсонесской территориальной экспансии было освоение непосредственно прилегавшего к городу Гераклейского полуострова. Для этого, прежде всего, было согнано с насиженных мест автохтонное таврское население, а сам полуостров был размежеван на большое число клеров, равных по площади тарханкутским, каждый из которых имел усадьбу, по большей части укрепленную башней. С этого момента таврские поселения выстраиваются в цепочку по кромке ближней хоры Херсонеса, что предполагает принудительную эксплуатацию херсонеситами тавров как зависимого населения по типу илотии. Это была отработанная модель дорийской колонизации, хорошо известная, например, по метрополии Херсонеса Гераклее, подобным же образом подчинившей и эксплуатировавшей окрестное племя мариандинов.

Вся эта грандиозная программа освоения земель была санкционирована, продумана и реализована Херсонесским государством. В результате у полиса создался огромный фонд пригодных для обработки земель, на которых выращивались зерновые, разводились сады и особенно интенсивно культивировался виноград. Виноделие достигло во второй половине IV в. внушительных товарных размеров и потребовало производства собственной керамической тары - амфор, которые с конца IV - начала III в. начинают снабжаться клеймами специальных чиновников - астиномов. Интенсивно процветали и другие ремесла. За столь резким взлетом экономики, причем в короткий срок, не мог не последовать процесс имущественной и социальной дифференциации общества, в результате чего сложилась развитая система правовых статусов. На вершине ее стоял, по всей видимости, привилегированный слой дорийской аристократии - потомков первых колонистов, который должен был играть в полисе руководящую роль. Поэтому есть основания полагать, что Херсонес представлял собой в эпоху поздней классики типичную для дорийских полисов аристократическую республику.

Одной из причин, вынудивших херсонеситов развивать свою экспансию на запад, были, вероятно, подобные устремления Боспорской державы в том же направлении. Как уже говорилось, борьба за овладение Феодосией, не примкнувшей к конфедерации боспорских полисов, была начата еще Сатиром I. После его кончины при осаде города за дело с удвоенной силой взялся его сын Левкон I (389-349 гг.).
Судя по той энергичной поддержке, которую оказывали осажденным феодосийцам не только Гераклея, но и ее колония Херсонес, как то следует из чеканки феодосийских монет на херсонесском монетном дворе, оба полиса не только стремились воспрепятствовать возможному боспорскому проникновению далее на запад, но и сами имели, вероятно, какие-то территориальные притязания на Феодосию, ее удобную гавань и окружающую ее плодородную равнину. Тем не менее, несмотря на все усилия защищавшихся, город был взят Левконом, но включен в состав Боспора на особых условиях, с сохранением за ним определенной доли автономных прав. Это видно по собственной чеканке, которую Феодосия время от времени предпринимала впоследствии наряду с Пантикапеем, и из того красноречивого факта, что с этого момента она единственная из полисов прочно и надолго входит в титулатуру боспорских правителей.

Следующим объектом экспансии Спартокидов стала Синдика (округа Анапы). Ее включение в состав Боспорского государства было продиктовано жизненной необходимостью и явилось непременным условием дальнейшего его развития. При повышенной плотности заселения греками берегов Боспора Киммерийского, сопровождавшейся неуклонным ростом численности населения, для нормальной жизнедеятельности было необходимо постоянное расширение фонда пригодных для обработки земель. На Керченском полуострове такое расширение стало весьма затруднительным как по причине худшего плодородия почвы, так и главным образом в силу упорного сопротивления кочевавших здесь скифов, энергично препятствовавших территориальному продвижению греков в западном направлении.

В то же время синды выгодно отличались от соседних меотских племен меньшей агрессивностью и более высоким уровнем эллинизации. Еще в конце V в. у них возникли зачаточные формы государственности: они, например, были единственным из варварских племен этого региона, предпринявшим чеканку собственной серебряной монеты; их царь носил греческое имя Гекатей. Поэтому присоединение Синдики произошло более спокойным, чем в ситуации с Феодосией, способом, вероятно, путем включения ее в состав Боспора на правах зависимого царства.

Поставленный над ней наместником Горгипп, член царского дома Спартокидов, долгое время пользовался большими полномочиями и достаточной свободой действий в управляемой им стране и даже окрестил своим именем ее центр, переименовав из Синдской Гавани в Горгиппию (совр. Анапа).

Наивысшего расцвета и могущества держава боспорских тиранов, включившая в себя ряд полисов и соседних племен, достигла при преемнике Левкона, его сыне Перисаде I (349-310 гг.), пять лет правившем совместно со своим братом Спартоком II. Во время Перисада завершается подчинение многих местных племен азиатской части Боспора: наряду с замиренными еще его отцом Левконом торетами, дандариями и псессами в состав державы он включает также фатеев и досхов, а иногда именуется в надписях царем всех меотов. Во времена Перисада I Боспорское государство достигает максимальных размеров: его границы, по словам одной эпиграммы, простираются "между таврами и страной Кавказской" (КБН, 113).

Основу экономического могущества Спартокидов составляло прежде всего интенсивное развитие земледелия и базировавшаяся на нем экспортная торговля, главным образом боспорской пшеницей. Львиная ее доля поступала с земель, принадлежавших боспорским тиранам, которые они были вправе отдавать во владение, держание или даже дарить в полную собственность (например, Гелону, деду Демосфена, за передачу Нимфея были дарованы Кепы). В IV в. Боспор стал одной из основных житниц Эллады; наиболее интенсивные торговые сношения поддерживает он с Афинами, куда вообще поступала половина хлеба только с Понта. Афинянам, по свидетельству Демосфена (XX, 32), Левкон посылал ежегодно 400 тыс. медимнов (т. е. свыше миллиона пудов) зерна.

Пользуясь своим положением монопольных владетелей боспорских гаваней и получаемых от них доходов, Спартокиды имели единоличное право даровать частичную или полную привилегию беспошлинности (ателию) отдельным наиболее крупным оптовым торговцам и даже целым гражданским коллективам, например митиленянам или афинянам, что нашло свое отражение у авторов, а также в уникальных для греческого мира декретах, издававшихся не от имени полиса, а самих Спартокидов вместе с сыновьями или их соправителей со своими сыновьями. В перестроенном и значительно расширенном Феодосийском порту Левкон в придачу ко всем прежним привилегиям дарует афинянам ателию. Таким образом, Спартокиды единолично выступают в торговых операциях, например, с Афинами, которые взамен предоставленных им льгот даруют в 346 г. Перисаду и его братьям ряд почестей и наряду с этим привилегию первоочередной погрузки товаров и набора в их флот квалифицированных моряков-специалистов.

Кроме этого, боспорские правители обладали еще целым рядом монополий, например на эксплуатацию глинищ и производство черепицы, что нашло отражение в многочисленных керамических клеймах, оттиснутых на этом виде строительных материалов.

Для официального обозначения своей власти Спартокиды, подобно Дионисию Сиракузскому, избрали нейтральный титул "архонт" - "правитель", камуфлирующий подлинную тираническую сущность их власти. В начале своего правления Левкон титулует себя архонтом Боспора и Феодосии, причем под Боспором имеется в виду совокупность греческих полисов, входивших в состав державы Спартокидов. После присоединения Синдики и других меотских племен к этому титулу он добавляет "и царствующий над синдами, торетами, дандариями, псессами" (КБН, 6). В официальной титулатуре Спартокидов как в зеркале нашла отражение их политика по отношению к различным составным частям их державы. Боспорские тираны не полностью подавили полисную автономию и самоуправление: время от времени, естественно по воле тирана, собирается экклесия, функционируют, видимо, какие-то полисные магистратуры, в последнее время появились данные о существовании в IV-III вв. понятия не только общебоспорского, но и гражданства отдельных полисов, таких, как Горгиппия, занимавшая наряду с Феодосией особое положение в державе. Поэтому вплоть до эпохи эллинизма Спартокиды выставляют себя по отношению к полисному эллинству как архонты, ассоциируя этот титул с главной полисной магистратурой (хотя и не производя его от нее). Царями же они выступают всегда (за одним показательным исключением - КБН, 6а) над подвластными им племенами.

Социальной опорой боспорских тиранов был институт "друзей", куда могли входить, кроме поддерживающих их аристократов, облагодетельствованные ими или приближенные представители средних и даже низших слоев, кроме того, воины-наемники, а также варварская племенная знать, поставлявшая в нужный момент воинские контингенты. Таким образом, проводя политику лавирования между эллинами и варварами, между различными социальными группами, Спартокидам удалось создать мощное надполисное государственное образование типа сицилийских тиранических территориальных держав, но оказавшееся более стойким и жизнеспособным: их династия непрерывно правила над Боспором свыше 300 лет.

Возвращаясь к политической ситуации в Дунайско-Балканском регионе, следует сказать, что она коренным образом меняется около середины IV в. Южный сосед Фракии - Македония, постепенно набирая силу с конца V в., окончательно складывается в мощное единое государство при царе Филиппе II (359-336 гг.). За первые полтора десятка лет этому македонскому монарху удалось разгромить на севере Эгеиды мощную Халкидскую лигу, до основания разрушив в 348 г.. ее главный город Олинф, овладеть Амфиполем и прочно утвердиться в области Пангейских гор, богатых залежами золота, серебра и строевым лесом. В 353-346 гг. Филипп II совершает три похода в Южную Фракию. В 342 г., пользуясь раздробленностью фракийцев, он подчиняет себе уже внутренние районы Фракии, над которыми царствовали Терес III и Керсоблепт. Власть македонян распространилась до горного хребта Гем. В долине Гебра Филипп основывает город, названный по его имени Филиппополем (совр. Пловдив).

Вслед за этим под начало Македонии были вынуждены, по-видимому, отдаться и западнопонтийские полисы Аполлония и Месембрия. На территории между Пестом и Понтом Филипп создал так называемую Фракийскую стратегию, которая управлялась наместником, назначаемым царем, и платила огромную подать. Македонский монарх вторгается дальше на север в страну гетов, которые покорились ему без сопротивления и заключили с ним союз; однако город Одессос царю, по-видимому, взять не удалось.

Раздробленностью раздираемой междоусобицами Фракии не замедлили воспользоваться скифы. Сумев преодолеть собственный политический кризис, в затяжную полосу которого они попали начиная с конца V в., они вновь консолидировались во второй четверти IV в. в единое мощное царство под главенством царя Атея, власть которого простиралась над большинством племен Северного Причерноморья. Расцвет этого царства во второй и третьей четвертях IV в. ярко прослеживается по многочисленным курганным "царским" захоронениям, как никогда - ни прежде, ни потом,- полным богатыми роскошными украшениями, парадным оружием и утварью, изготовленными из золота, серебра и бронзы.

Окончательно окрепнув, царские скифы начинают вновь, как и в V в., экспансию на юг, захватив сначала Дунайскую дельту, а затем, перейдя Истр, распространяют свое владычество на всю Добруджу. Прибрежные греческие полисы были вынуждены отдать себя под протекторат царя Атея, как то видно на примере Каллатиса, на монетном дворе которого он приказывает чеканить серебро по образцу тетрадрахм Филиппа с тем лишь различием, что на оборотной стороне место греческого всадника - победителя на Олимпийских играх - занимает бородатый конный стрелок - скиф. Атей совершал походы и в глубь страны; в одном из них он разбил воинственное племя трибаллов. Его власть временами распространялась и далее на юг: он угрожал Византию пойти на него войной, если тот будет вредить его доходам, т. е., очевидно, если не будет уплачивать ему дань.

В сложившейся ситуации притязания Македонского и Скифского царств должны были неизбежно прийти в столкновение. Поводом к военному конфликту послужили события войны Атея с некими истрианами, под которыми следует понимать, скорее всего, какое-то племя или союз племен, населявших земли вблизи устья Дуная. Теснимый этими истрианами, скифский царь, которому тогда было уже около 90 лет, обратился через жителей Аполлонии за помощью к Филиппу, обещав взамен завещать ему свое царство. Однако когда вследствие смерти царя истриан угроза поражения, нависшая над скифами, миновала, Атей отослал македонскую подмогу назад, приказав передать Филиппу, что он, как более сильный, не нуждается в помощи македонян, а кроме того, имея живого сына, не собирался сделать македонского царя своим наследником. Помимо этого, Атей отказался помочь деньгами и войском при осаде македонянами в 339 г. Византия и Перинфа, что вызвало гнев Филиппа.

Тогда Филипп летом того же года, сняв осаду с этих городов, со всем своим войском двинулся к Истру. В происшедшем между македонской и скифской армиями решительном сражении скифы были наголову разбиты, сам Атей погиб, а македоняне захватили огромную добычу: 2000 женщин и детей, столько же отборных лошадей и массу мелкого скота. Однако на обратном пути, проходя по внутренним областям Фракии, войско Филиппа было разбито грозными трибаллами. Македонский владыка, будучи тяжело ранен и потеряв в результате сражения вею захваченную у скифов добычу, вынужден был уйти из Фракии.
Виноградов http://www.kulichki.com/~gumilev/HEU/heu1209.htm

Необходимость столь тщательного цитирования вызвана упорным нежеланием норманизма знать столь важные вехи и процессы отечественной истории.

Википедия не смогла пройти мимо 90-летнего скифского царя.

Атей Atheas (род. около 429 г. до н.э. - погиб в 339 г. до н.э.) согласно греческим и римским источникам был самым могущественным царём Скифии. Он погиб в войне с македонским царём Филиппом II.

Атей входит в ряд таких известных царей (басилевсов, василевсов) Скифии как Ариант (середина VII века),Мадий (конец VII века), Гнур (6 век),Томирис, Антир (Идантирс - громил войска Персии в VI веке) и других Контролировал Придунайскую (Малую) Скифию. По значимости близок знаменитому приазовскому царю Левкону I.

Изучается вероятность влияния царства А. в Крыму, на города Никоний и Тира в низовьях Тираса (Днестра), на другие города и регионы вплоть до центра Европы, что имеет некоторые археологические подтверждения.

Македонский царь Филипп был почти на полвека моложе скифского царя, с которым вместе осуществлял натиск на Византий. А. около 340 г. испытывал и упорное сопротивление города и области Истрия у низовий Дуная. Через жителей соседнего милетского города Аполлония (Сизеболи) "попросил помощи у Филиппа, обещая за это усыновить его и сделать наследником Скифского царства".

Царь Истрии неожиданно умер. А. отпустил пришедших македонян и приказал передать Филиппу, "что он не просил у него помощи и не предлагал усыновления (этим путем, "усыновления", позже нередко наследовалось императорство в Риме: П.3.), ибо скифы не нуждаются в защите македонян, которых они превосходят храбростью, и ему не нужен наследник при жизни сына". Услышав это, Филипп направил к Атею послов с требованием (компенсации) части издержек на осаду (Византия: в интересах скифов: П.3.), чтобы он не был принужден оставить войну за неимением денег" (А., по словам Филиппа, не оплатил услуги македонского войска и не дал им содержания).

"Атей, выставляя на вид суровость климата и скудность земли, которая не только не обогащает скифов наследственными имениями, но едва дает нужное для пропитания, ответил, что у него нет таких сокровищ, которыми можно было бы удовлетворить столь богатого царя; что, по его мнению, постыднее

(46) Но не то теперь. Вы совсем не так относитесь и к подобным делам, и
вообще ко всему остальному, а как? Вы сами знаете; к чему во всем обвинять
одних вас? А приблизительно так же и ничуть не лучше вас относятся и все
остальные греки, почему я и говорю, что настоящее положение вещей требует и
большого внимания и доброго совета. Какого? Хотите, чтобы я сказал? А вы не
разгневаетесь?
(47) Далее, какое странное рассуждение высказывают те люди, которые
хотят успокаивать наше государство тем, что будто бы Филипп еще не так
силен, как некогда были лакедемоняне; что те главенствовали повсюду над
морем и сушей, царя имели своим союзником и перед ними никто не мог устоять;
но что все-таки и их отразило наше государство и само не было сокрушено. Но
я лично думаю, что если во всех отраслях, можно сказать, достигнуты большие
успехи и теперешнее положение совершенно непохоже на прежнее, ни одна
отрасль не сделала больших успехов и не развилась так сильно, как военное
дело. (48) Прежде всего, тогда лакедемоняне, как я слышу, да и все
остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую лучшую пору
года, вторгнутся, бывало, опустошат страну противников своими гоплитами, то
есть гражданским ополчением, и потом уходят обратно домой. Это был до такой
степени старинный или, лучше сказать, такой правомерный образ действий, что
даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная и
открытая война. (49) Теперь же вы, конечно, видите, что большинство дел
погубили предатели и ничего не решается выступлениями на поле битвы или
правильными сражениями; наоборот, вы слышите, что Филипп проходит, куда ему
угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными -
конницей, стрелками, наемниками - вообще войсками такого рода. (50) Когда же
с этими войсками он нападет на людей, страдающих внутренними недугами, и
никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот
тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю уж о том,
что ему совершенно безразлично, зима ли стоит в это время или лето, и он не
делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не приостанавливает
своих действий. (51) Все, конечно, должны знать и учитывать это
обстоятельство, и потому нельзя подпускать войну в свою землю, нельзя
оглядываться на простоту тогдашней войны с лакедемонянами, чтобы не ело*
мать шею, дав себя сбросить с коня; но надо оберегать себя мерами
предосторожности и военными приготовлениями, держа врага на возможно более
далеком расстоянии от себя, следя за тем, чтобы он не двинулся из своей
страны, а не ждать того, когда придется вступить с ним в борьбу, схватившись
уже грудь с грудью. (52) Правда, с военной точки зрения у нас есть много
естественных преимуществ, но, конечно, граждане афинские, при том лишь
условии, если у нас будет желание делать то, что нужно, - именно, природные
свойства его страны, которую можно свободно грабить и разорять во многих
местах, да и еще тысячи других преимуществ; зато к борьбе он подготовлен
лучше нас.
(53) Однако нужно не только понимать это и не только военными
действиями оборонять себя от него, но надо также сознанием и всем
помышлением возненавидеть ораторов, выступающих за него перед вами, имея в
виду, что невозможно одолеть внешних врагов государства, пока не покараете
пособников их внутри самого государства. (54) А этого, клянусь Зевсом и
всеми другими богами, вы не в силах будете сделать, да и не хотите, но вы
дошли до такой глупости или безумия, или чего-то такого, чего я не умею даже
назвать (часто на мысль мне приходило даже опасение, не божество ли
какое-нибудь преследует дела нашего государства), что ради ли перебранки,
или из зависти, или ради потехи, или безразлично по какому случайному
поводу, - вы велите говорить людям продажным (из которых иные и отрицать не
стали бы, что они действительно таковы), и вы смеетесь, когда они
кого-нибудь осыпят бранью. (55) И еще не в этом весь ужас, хотя и это само
по себе ужасно. Но этим людям вы предоставили возможность даже с большей
безопасностью заниматься политическими делами, чем ораторам, защищающим нас
самих. Однако посмотрите, сколько гибельных последствий готовит вам это
желание слушать подобных людей. Я расскажу вам дела, которые всем вам будут
знакомыми.

[Перечисление фактов измены в пользу Филиппа в Олинфе, Эретрии, Орее.]

(63) "В чем же причина, - может быть, возникает у вас недоумение, -
почему и олинфяне, и эретрийцы, и орейцы охотнее слушали ораторов,
говоривших в пользу Филиппа, чем тех, которые говорили в пользу их же
самих?" - Да в том же самом, в чем и у вас: ведь люди, которые руководятся в
своих речах наилучшими побуждениями, иногда даже при желании не могут
сказать вам ничего приятного, потому что всю заботу им приходится обращать
на спасение государства; наоборот, эти люди уже самым своим угодничеством
действуют на руку Филиппу. (64) Те предлагали делать взносы, а эти говорили,
что в этом нет никакой надобности; те - что надо воевать и относиться с
недоверием, а эти - что надо соблюдать мир, - и так до тех пор, пока не
оказались в плену. Да и во всем остальном, мне думается, дело шло таким же
образом, - не стану уж рассказывать всего шаг за шагом. Одни говорили так,
чтобы угождать, и старались не доставлять никакой неприятности, другие
говорили то, что должно бы принести спасение, но этим навлекали на себя
вражду. А многое, особенно под конец, народ допускал и не так, ради
удовольствия, и не по неведению, а покоряясь необходимости, когда видел, что
в целом уже все потеряно. (65) Вот этого самого, клянусь Зевсом и Аполлоном,
я и боюсь, - не случилось бы и с вами, когда при тщательном подсчете всего
вы придете к сознанию, что вам ничего уже нельзя поделать. И когда я вижу.
людей, вовлекающих вас в это, я не робею, а чувствую стыд, так как
сознательно или бессознательно они вовлекают государство в тяжелое
положение. Тогда пусть никогда, граждане афинские, наше государство не
дойдет до этого: умереть в десять тысяч раз лучше, чем сделать что-нибудь из
лести перед Филиппом и покинуть кого-либо из ораторов, имевших в виду вашу
пользу.

[Олинфийцы, эретрийцы и орейцы жестоко поплатились за доверие к друзьям
Филиппа, но им раскаиваться уже поздно.]

(70) Вот так же и с нами, граждане афинские, пока мы, еще целы и
владеем величайшим государством, богатейшими средствами, прекраснейшей
славой; может быть, иной человек, сидя здесь, уже хотел бы спросить: "Что
нам делать?" Я, клянусь. Зевсом, расскажу об этом и даже внесу письменное
предложение, так что, если вам будет угодно, вы утвердите его своим
голосованием. Прежде всего надо самим обороняться и готовиться, - я имею в
виду подготовку триер, денег и воинов. Ведь если даже все остальные
согласятся быть рабами, нам во всяком случае нужно бороться за свободу. (71)
Так вот, сначала подготовим все это у себя и притом постараемся сделать так,
чтобы все это видели, и тогда обратимся с призывом ко всем остальным; будем
для разъяснения дела отправлять послов во все стороны, как-то: в Пелопоннес,
на Родос, на Хиос, к царю {К персидскому царю.} (ведь и его расчетам не
противоречит эта задача - не дать Филиппу покорить все своей власти) - это
затем, чтобы, если вам удастся убедить их, они в случае надобности были у
вас соучастниками и в опасностях и в расходах, а если это не удастся, то
чтобы хоть выиграть время для действий. (73) Однако если я предлагаю вам
обратиться с призывом к другим, то это отнюдь не значит, чтобы мы сами могли
отказываться, от принятия всех необходимых мер для собственной обороны. В
самом деле, было бы нелепо, отступаясь от защиты своих собственных владений,
заявлять, будто заботимся о чужом, и, пренебрегая настоящим, пугать
остальных страхом за будущее. Нет, я и не предлагаю этого, но зато я
настаиваю на том, что воинам в Херсонесе надо посылать деньги и исполнять
все другое, чего они просят, надо самим нам готовиться и делать первыми то,
что следует, а тогда уж и остальных греков созывать и собирать, осведомлять
и убеждать. Это является обязанностью государства, обладающего таким
значением, как ваше.
(74) Если же вы рассчитываете, что Грецию спасут или халкидяне {Жители
полуострова Халкидики на северо-востоке Греции.} или мегарцы {Жители города
Мегар в Мегариде, с востока примыкавшей к Аттике.}, вам же самим удастся
убежать от этих хлопот, то вы неправильно так думаете: довольно будет, если
сами они останутся целы - каждый в отдельности. Нет, именно вам надлежит это
сделать, так как вам эту почетную задачу стяжали и оставили в наследство
ваши предки ценой многих великих опасностей. (75) Если же каждый будет
изыскивать средства к исполнению своего желания, но в то же время будет
сидеть сложа руки и думать только о том, чтобы самому не делать ничего,
тогда, во-первых, он никогда не найдет для этого дела исполнителей, так как,
если бы таковые были, они уже давно бы нашлись, поскольку сами вы ничего не
хотите делать, но их нигде нет; во-вторых, я боюсь, как бы со временем уже
необходимость не заставила нас делать сразу все то, что мы сейчас не хотим.
(76) Итак, вот каково мое мнение: об этом я вношу и письменное
предложение. И я думаю, что еще и сейчас наши дела могут поправиться, если
они будут проводиться в жизнь. Впрочем, если кто-нибудь другой может
предложить что-нибудь лучшее, чем мое, пусть он говорит и подает свой совет.
Но ваше решение, какое вы примете, пусть послужит - да помогут все боги! -
нам на пользу.

Http://lib.ru/POEEAST/DEMOSFEN/demosfen1_1.txt

Обличая Филиппа, Демосфен вольно или невольно оказывался и сторонником дипломатии Скифии, связанного с ней Боспорского царства. Но об этом мы уже подробно говорили.